Страница 18 из 154
Он осторожно положил Милу на спину, на разобранную постель и накрыл собой. Когда они прижались друг к другу, тела обожгло трепетом. Вадим замер, наслаждаясь дрожью ее бедер, стройностью, мягкостью маленькой груди. Он знал — Людмиле будет хорошо с ним, но не представлял, насколько легко сам доверится ей, весь без остатка.
Они стали целоваться, неторопливо, нежно, а потом жадно. Он ласкал ее рот языком, изнемогая от желания также взять и ее лоно. Она дотронулась до его бедра, помедлила и пошла дальше — провела по возбужденному члену пальцами, ахнула:
— Большой, какой ты большой!
— Я осторожно, не бойся.
Глаза ее широко раскрылись.
— Не боюсь, дай мне его, дай скорее.
И снова это удивительное соединение целомудрия и чувственности, которое он так любил в музыке Дебюсси. Сейчас она звучала в нем разрастаясь, становилась Космосом, поглощала. И пелена светлых волос Милы затеняла Вселенную. Ее волосы пахли мелиссой и скороспелым яблоком, а кожа — едва уловимо ландышами и собственным нежным запахом Милы, который возбуждал Вадима более всего.
Она касалась его, лишая остатков разума и воли.
Он стал водить головкой по влажным горячим губам ее лона, стонал, задыхался.
Она раскинула ноги шире, поднималась навстречу.
— Он гладкий… А-а-а-а-а-а… Ты обрезанный, как хорошо… Дай, прошу тебя…
— Да, мой дед по материнской линии — ортодоксальный еврей... Поэтому…
Он смеялся и стонал, и открывал ее членом и пальцами. Ласкал, изнемогая.
Она выгибалась под ним в судорогах, он не пускал, прижимал всем весом к кровати.
— А-а-а-а-а-ах… Мне хорошо с тобой... хорошо, — стонала Мила.
Вадим нажал сильнее, вошел. Хотел сразу и глубоко, но боялся причинить боль. Проникал осторожно, заполняя тесное пульсирующее лоно. Он так сильно хотел Милу, что был близок к тому, чтобы отдаться как мальчишка, сразу. Пытаясь не допустить этого, Вадим замер, его трясло от возбуждения, член внутри влажного лона содрогался, сознание туманилось, сердце колотилось. Мила выгнулась, застонала и вдруг начала кончать, сокращаться часто, судорожно. Оргазм накрыл ее внезапно, она закричала, забилась под Вадимом. Он не мог больше терпеть, вошел в ее оргазм весь резко, еще и еще. Хватило его на несколько ударов, а дальше сорвался, проливаясь в нее семенем и душой. Возбуждение было так велико, а ожидание слишком долго! Освобождение не дало облегчения, лишь усилило желание. Вадим остался в ней.
— Я кончил в тебя, сладкая, прости… Еще хочу...
— Дай мне его еще, не вынимай! — жарко шептала она, притягивая его к себе, всеми силами стремясь удержать.
— Да, да…
Он продолжал двигаться, она — кончать. Это повторялось много раз, пока он не застонал, приближаясь к вершине.
— Хочу тебя, Мила… а-а-а-а... — Стал ударять сильно, часто, без нежности. Еще и еще, до острого, долгого освобождения. Тугими горячими бросками снова излился в нее, соскальзывая в блаженное беспамятство, отдался, все так же тесно обнимая, накрывая собой, на грани яви и сна шептал:
— Весь твой… люблю…
Он не знал, сколько времени прошло — должно быть, немного. Стемнело, но окна домов напротив светились через полупрозрачную штору. Вечер, еще не ночь.
Вадим тесно обнимал Милу, а она его, это было правильно, естественно, неизбежно, время остановилось, оно никуда не шло, позволяя любить без мыслей, сожалений или надежд. Бесконечное настоящее, секунда, час, день — соединялись в познание друг друга, стали прикосновениями.
Он узнавал Милу руками, кончиками пальцев, ласкал без запретов там, где хотел, и понимал без слов. Ее тело звучало как прекрасный инструмент. Совершенный, лучший из всех, которых он когда-либо касался. Вадим слышал страх, отчаяние, безнадежность, а вместе с тем и юный восторг, желание принадлежать. Она позволила себе это, доверилась. Он хотел думать о ней, но желание накатывало так сильно, что сметало мысли, оставалась одна, главная: "Я нашел тебя". Еще нестерпимо, болезненно было жаль ее — девочку, говорящую с цветами. Беззащитную перед страстью, тягой друг к другу. Перед любовью.
Вадим всегда боялся этого слова, считал пафосным, неестественным, лишним. Зачем говорить о чувстве, достаточно жить им — так он думал раньше, а сейчас легко и счастливо произнес про себя и шептал вслух, касаясь ее души. Он знал, что Людмиле необходимо слышать, что она вбирает каждое из многократно повторенных признаний.
Она лежала неподвижно, только обнимала, и дыхание приподнимало ее нежную грудь под ладонью Вадима, волосы Милы щекотали его плечо, шею, подбородок. Он поцеловал ее в макушку, вдохнул запах еще и еще, его внутренний зверь требовал этого, жаждал, блаженствовал, удовлетворенный. А музыка продолжала звучать в сферах, Вселенная наполнялась светом, души словно вышли из тел и пребывали там, в ней...
Людмила шевельнулась, прижалась теснее, подняла руку, провела по губам Вадима и шепнула:
— Ты улыбаешься...
— Да, ты тоже.
— Как ты можешь знать?
— Я слышу.
Он повернулся, накрыл ее собой, стал целовать снова, уже зная сладость губ, мягкость покорного рта, дерзость языка. Она заставляла его трепетать, стонать, терять разум. Древнее, первобытное просыпалось и восставало в нем. И он любил её! Весь без остатка отдавался, хотел этого — принадлежать навсегда.
Второй раз они очнулись глубокой ночью, ни одно окно напротив не светилось.
— Я хочу пить, — сказала Мила.
— Сейчас принесу, — Вадим попытался освободиться из ее рук и не смог, она не пускала.
— Нет, не уходи...
— Тогда я тебя с собой возьму на кухню, да? — Он вставал, а Людмила висела на нем и смеялась.
— Да, вот так!
— Ты моя обезьянка!
— А-а-а-а, так ты все-таки любишь обезьянок, опять вспомнил… а-ха-ха...
Они не смущались наготы друг друга, напротив — хотели видеть и смотрели, когда свет уличных фонарей лёг на их тела.
— Ты красивая, такая красивая, — лаская грудь и живот Милы, твердил он. — Я всегда хотел узнать, как же зовут ее...