Пианист. Осенняя песнь

Возвращались как во сне — сплетая пальцы, шли через парк, молчали. Останавливались, целовались, не обращая внимания на людей, и снова шли. У входа Вадим поймал такси. И сколько раз он пожалел, что не на машине приехал! Сам бы ее скорей довез, а шофер аккуратный оказался, останавливались на каждом светофоре. Вадим не отпускал Людмилу из рук, обнимал и все целовал ее ладони и пальцы. Целовать в губы в такси не хотел. Она не такая...

В замкнутом пространстве авто близость была естественной, но стоило выйти на улицу, оказаться перед дверью в подъезд, и Вадим почувствовал, как запаниковала Мила, она с тоской оглянулась на машину.

— Идем, идем, — он настойчиво обнял ее и потянул за собой, иначе сейчас нельзя было. Еще пять минут промедления — и она убежит.

А ключи, как назло, не хотели найтись, домофон долго срабатывал, на лестнице встретилась соседка с собачкой, а руки предательски дрожали, и входную дверь Вадим открыл с трудом. 

Но вот наконец они в квартире, наедине.

Людмила прижалась спиной к двери и выставила перед собой сумочку. А глаза безумные, в них слезы, отчаяние, страх. Вадим стоял перед ней как потерянный, желание прошло, осталось только раскаяние за то, что напугал. Нельзя молчать, но что сказать, сделать, чтобы она успокоилась?

— Ну что ты, что? Испугалась так... — Голос у Вадима срывался, слова не шли, да и не те были, но молчать еще хуже. — Разденься, я чайник поставлю, посидим... Что ты так смотришь? 

Людмила оцепенела, она и говорить не могла.

Положение спасла Мать Драконов, выбежала из кухни, принялась орать и тереться об ноги Вадима.

Мила и перевела взгляд на кошку.

— Сердится?

— Нет, скучает. Я ее сейчас в кладовке запру, а то будет приставать.

Он наклонился и подхватил Дейнерис на руки.

— Зря мы это, я пойду лучше, не надо чайник. — Людмила изо всех сил старалась не расплакаться, но губы дрожали и слезинка уже поползла по щеке. 

Вадиму до боли в сердце стало жаль эту закованную в броню самозащиты маленькую одинокую женщину, он сейчас хотел только одного: чтобы она перестала бояться, расслабилась, улыбнулась. Губами бы стереть с её щек слезы.

Вадим бросил кошку, шагнул к Миле. 

— Ничего не будет, если ты не захочешь, клянусь тебе! Разве я похож на маньяка-извращенца? Давай я помогу, раздевайся. Просто поговорим, разве это такой большой грех? Будь моей гостьей.

Она послушалась, молча кивнула, распустила пояс, расстегнулась, покорно позволила Вадиму снять с ее плеч и повесить на распялку пальто, ждала, пока он разденется сам. Опустила глаза, даже не сказала, а прошептала:

— А обувь? У тебя так чисто...

— Это я как раз с утра полы драил и убирал после погрома.

— Какого погрома?

— А вот, она, Мать Драконов, все стены пообдирала. Она тут сейчас одна живет.

Вадим без предупреждения опустился к ногам Милы, расстегнул молнию на туфле. 

— Разувайся, я тапочки дам, вот, — он потянулся к обувному ящику, достал тапки, — только они большие, женских у меня нет.

— Как же одна? — Людмила позволила ему разуть себя, глубоко вздохнула и засмеялась. — Мать Драконов? Дейнерис? Ее так зовут? А погладить можно?

— Нет! — Вадим успел перехватить протянутую к кошке руку. — Она поцарапает. — Он поднялся, стоял перед Милой, смотрел на ее губы. Но не поцеловал, обещал ведь, что только поговорят, слово надо держать. — Проходи, я сейчас чайник принесу, он в комнате спрятан, все на пол скидывает, хулиганка, скучно ей тут. 

И ушел в комнату.

— А почему ты не живешь тут? — Голос Людмилы звучал из кухни уже гораздо уверенней. 

— От работы далеко, и еще обстоятельства всякие. Тут, вообще, дочь моя жила с бойфрендом, сейчас она на учебе. 

Вадим вернулся с чайником и фильтром, Мила сидела за столом, все еще напряженная, но уже не такая испуганная. 

— В другом городе? На учебе.

— Нет, в университете, а живет с матерью. Бойфренд ей не зашел, как они теперь говорят. В квартире она тут наездами только, в каникулы или так, с друзьями. Это у них называется "вписка" — соберутся, матрасы на ковре разложат и сидят на полу играют в эволюцию или в шляпу. Караван-сарай... 

Вадим рассказывал, а сам набрал воды в фильтр, достал из буфета чашки, сахар, печенье. Из холодильника — молоко.

— А кошку бросили, куда её такую невоспитанную? У матери квартира в центре, евроремонт на два миллиона. 

— А ты… не с ними? — Она внимательно и серьезно взглянула на него.

И также серьезно он ответил:

— Если бы жил с ними, то мы с тобой не были бы здесь... Я развелся, когда дочка школу закончила.

— А я три месяца назад, — Людмила улыбнулась. — Ты порядочный...

Вадим смутился от её откровенности и непривычного для его среды слова. Он понял, что Мила не закончила фразу, не договорила "не такой, как все". Значит, "все" обижали... Кто она? Почему одна, такая красивая?

— Нечем мне тебя угостить, — увел он разговор в другое русло. — А вот, пастила есть, ты любишь?

— Пастила! Люблю очень. 

Людмила обрадовалась искренне, как ребенок. Без кокетства, притворства и прочих женских штучек, это очаровывало Вадима. Так же она и на белку в парке радовалась, и на красоту Старой Сильвии. 

— Вот и хорошо, — он выложил в вазочку пастилу, бросил в чашки пакетики с заваркой, — сейчас быстро закипит. Одна минута, — залил воду и включил чайник. 

Людмила с сожалением смотрела на ободранные обои.

— Вот хулиганка. Но выгнать жалко.

— Жалко, — подтвердил Вадим и сел за стол напротив, — кошка-то не наша, приблудилась к дому. Я говорил, не надо брать, теперь сами разбежались, а кошка вот осталась.

Дейнерис, задрав хвост, гордо прошествовала к кормушке.

— Сколько же дочке?

— Восемнадцать.

Людмила только улыбнулась и покачала головой. Пряди светлых волос закрыли лицо, она откинула их быстрым, привычным жестом. Осмотрелась.