Страница 135 из 154
Квартира, в которой жили родители Вадима, не показалась бы Миле тесной, если бы не праздничная суета. Народу много, кто-то в комнатах, кто-то на кухне. В большой комнате ель под потолок, а потолки высокие, не хрущевка, сталинка. На елке игрушки, фонарики. В этой же комнате и праздничный стол накрыт. И телевизор с большой диагональю в нише стенки. Все типовое и достаточное, не кричащее о богатстве, но комфортное. И мебель, и шторы, и люстры. Старомодное. Если бы не плазма с плоским экраном, могло показаться, что попал в фильм про СССР.
Праздничная обстановка позволила Миле не нарушая приличий заглянуть и в соседнюю с гостиной комнату. Там стояло рыжее пианино, то самое, из квартиры в Пушкине! Мила узнала его. Оно не было ей чужим, в отличие от многочисленных гостей. Все друг друга знают, а Мила никого, тесная компания, но это совсем не то, как было в филармонии. Там Милу видели в первый раз, а приняли, как свою. Она не чувствовала дискомфорта. Здесь же, даже отбросив нелепость ситуации, когда через несколько минут они с Вадимом окажутся за одним праздничным столом с его первой женой и взрослой дочкой, Миле было неуютно. Ее не замечали. Гости оставались друг с другом. А Милы как будто и не было. Беда, что Вадима мама увела в дальнюю комнату, наверно, спальню. Мила подошла к пианино, ей хотелось открыть его и коснуться клавиш. Странное желание, ведь не умеет играть. Но Вадим играет на этом инструменте. Или играл раньше.
— Вы тоже пианистка? — услышала Мила у себя за спиной. Узнала, голос как у Вадима — Виктор Львович.
— Нет, я не музыкант.
— Как же вы познакомились?
— В кафе, в Царском селе, осенью.
— Вот оно что, а потом Вадим улетел в…
— Бирмингем, — подсказала Мила.
— А вернулся к вам. Идемте, я покажу фото с того концерта, афишу. Там был большой успех! — Отец и не скрывал, что гордится, и Мила могла его понять. Она с благодарностью приняла его предложение, слоняться по квартире и чувствовать себя пустым местом перед стеной гораздо хуже.
Виктор Львович повел Милу в свою комнату, наверно, кабинет. Получается, четыре комнаты, хорошая квартира, есть где архив разместить. Словно отвечая на эти мысли, отец Вадима сказал:
— Я давно, еще с первого его большого концерта во Франции веду летопись, собираю статьи, рецензии, афиши — все, что можно. Теперь есть интернет, и у Вадима свой сайт, раньше ничего такого, все в шкафу хранилось, на полках. Теперь я все переснял, и в цифровом виде оно на сайте, но оригиналы у меня. — Он раскрыл створки шкафа, и Мила увидела аккуратные стопки буклетов и дисков, фотоальбомы. Виктор Львович вытащил один — большой, в тисненом переплете. — Сейчас покажу вам первый его фортепианный фестиваль, Вадиму тогда не было шестнадцати. — Гордость и восхищение сквозили в каждом слове отца. Мила понимала его очень хорошо, потому что и сама так же восхищалась Лиманским. Но вместе с тем и жалела. Среди развешанных по стенам и расставленным на полках фото не было ни одной не связанной с роялем. Разве что еще на фоне узнаваемых мировых достопримечательностей. Рим, Париж, Прага, Нью Йорк. А чтобы обычные детские — ничего. Такое впечатление складывалось, что Вадик жил за роялем. А может быть, так и было. Мила вспомнила, как он ей рассказывал про руки, что его не пускали к друзьям во двор, на каток. Не позволяли трогать ножи. Разве это нормально? Сколько же он проводил времени за роялем?
— А по скольку часов Вадим тогда занимался?
— По шесть и больше. И у него была немая клавиатура. Очень удобное приспособление, если надо поиграть вечером. Мы тогда жили в доме с очень хорошей слышимостью, и соседи… А вот, смотрите, тут у меня диски, все ведущие музыкальные студии звукозаписи сотрудничали с Вадимом. И три раза он получал высшие награды. Вот это японцы писали, в этом году… уже в прошлом...
— Наверно, он получал высшие награды, начиная с младших классов? — Мила не осуждала, она только сожалела. Любовь отца переросла в восхищение и гордость настолько, что заслонила от Виктора Львовича собственно ребенка. Или у родителей Вадика не было выбора? Ведь и Миле придется решать этот вопрос, насколько она имеет право отвлекать гения. Почему-то вспомнился Моцарт, нет, не почему-то, он только что звучал, все еще звучал в ней! Гений. Признанный миром, умерший в нищете, бессмертный… Говорят, что отец его использовал. А если просто любил вот так же странно и слепо, уверенный в своей правоте? А потом делил Вольфганга с женщиной, которой не было никакого дела до музыки. Не позволял жениться. И Моцарт выбрал женщину. А потом? Она уезжала в Баден, он писал симфонии.
Виктор Львович замолчал, оторвался от фото, посмотрел на Милу. Понял ли он по ее глазам, что она осуждает? Наверно, да, но ничего не сказал. Вернул диск на место и закрыл шкаф.
Как понять друг друга правильно двум людям, настолько по-разному любящим одного и того же человека?
Пока Мила была рядом с Вадимом, все казалось ясным и понятным, и музыка говорила «все будет хорошо». Здесь, в доме, где новой жене Лиманского не слишком обрадовались,этой уверенности поубавилось.
— Виктор Львович! Так и думал, что ты архив невестке показываешь. Она же ничего не видела еще, — по-хозяйски вошел в комнату Травин, видно было, что он тут, как дома. — А я вот что, насчет сайта хотел обсудить. У Вадика там записи выставлены, их надо убрать, особенно новые. И ни в коем случае не выкладывать ничего больше целиком! Особенно студийное.
— Я тоже все время об этом говорю, а Вадим разрешает. Не знаю, как его убедить.
— А вот пусть жена молодая и убеждает, — пошутил Травин. — Что же вы такая грустная, Мила? Новый год. Концерт такой был! Ты бы слышал, Виктор Львович, как Вадику кричали «браво», там чуть люстры не попадали. А он что творил! Запись у меня есть, послушаешь, я думал поседею такими его темпами… но справился. А кто научил? Травин! Сначала надо быстро пальцами шевелить, потом уж высокие материи. — Захар посмеивался по-доброму. Миле подмигнул, как заговорщик.