Пианист. Осенняя песнь

Мила уложила букет, закрыла и перевязала коробку бечевкой. Ну вот, все готово. Теперь можно подумать, что надеть. Может, то платье? В нем она и в прошлый раз была. 

В замке повернулся ключ, Мила побежала в прихожую.

— Вадим! Я беспокоилась.

— Я тоже, — он обнял Милу, — когда мне позвонили.

— Кто?

— Сотрудники Альфа-Банка.

— Правда? Вот как ты узнал, что я забыла код…

— Именно так. Они мне позвонили на привязанный телефон, что там что-то… подряд операции без подтверждения.

— Я потратила немного. 

— Очень хорошо, пусть карта у тебя и остается, у меня другая есть. — Вадим отпустил Милу, разделся, разулся, прошел в комнату, огляделся. — Ну, времени в обрез, надо собираться. Что тут у нас где? — Он нашел глазами свою сумку. — А, вот! Мне же еще пришлось ботинки покупать. Я забыл совершенно, что у моих подошва проносилась об педаль. Еще в Германии.

— Так бывает?

— Представь себе — да. Это как в машине с механическим управлением. Рояль тоже механический. Я люблю Стивена, он хорошо отзывается.

— Кто это — Стивен? — Мила стояла и смотрела, как Лиманский перебирает вещи в сумке. Она ничего не знала про Стивена, вероятно, это музыкант.

— Это Стейнвей филармонический, я его так зову. И он лучше, чем в Москве. И настройщик здесь хороший, у Эрнста плохих нет никого, даже вахтеры и гардеробщицы — все одна команда. Нет, семья.

— Гардеробщицы — да. А что ты ищешь?

— Запонки.

— Так они в рубашке остались концертной, я их вытащила, когда стирала. Там в ванной и лежат на полочке! Я забыла. Я все забываю, Вадик! Сегодня забыла купить утюг. Вот как? Пошла за ним и… забыла. Зазевалась в «Ленте» на Санта Клауса. Там олени, как настоящие, и он тоже. То есть он настоящий и есть, живой, все с ним фотографируются. — Мила торопилась рассказать Лиманскому о том, что видела, а он смотрел и слушал. Улыбался. — Что? — Она остановилась на полуслове. Ей непонятен был взгляд Вадима, его реакция.

— Ничего, то есть нет, ты… рассказываешь, как ребенок. И глаза сияют.

— Глупо, да? — Мила смутилась, потупилась.

— Нет! — Он осторожно коснулся подбородка Милы, приподнял так, чтобы она снова посмотрела на него, встретил настороженный взгляд. Ответил с глубоким убеждением: — Это восхитительно. Я никого не знаю, кто бы так говорил про Санту. Со мной вообще сто лет никто не говорил про Санту. Наверно, я позабыл, что он существует. Обязательно пойдем на рождественскую ярмарку. Если не в Монреале, так здесь, в Питере — на Манежную площадь.

— Как же здесь?

— Очень просто. Я никуда не полечу без тебя, Милаша… Все, давай собираться. — Он подвел черту, и Мила поняла, что возражать бесполезно. На первый взгляд мягкий и уступчивый, Вадим стоял на своем, и она уже предчувствовала грандиозный скандал. Возможно, ей и удастся переубедить, но не сейчас, не перед концертом.

— Хорошо, давай собираться. Я приготовила все, кроме обуви, ботинок не нашла в кофре.

— Потому что я их выкинул в Бонне. Буду играть в новых.

— Это неудобно?

— Не знаю, лучше разносить, но уже некогда.

Вадим отставил сумку, прошел на кухню, увидел на стойке коробку, обрезки ленты и упаковки, мелкие цветочки гипсофилы. — Что это?

— Это подарок! Нельзя смотреть!

— Подарок мне?

— Да… — Мила собрала со стойки обрезки, взялась за коробку. — Надо пока убрать в прохладное место, но не на мороз.

— А то что?

Мила приложила палец к губам и отрицательно покачала головой. Вадим перехватил руку Милы, раскрыл ладонь, поцеловал.

— Поедем пораньше в филармонию, а то этот новый дом меня рассеивает. Я тут не соберусь и наиграю вечером мимо.

— Не может быть. Ты всегда играешь хорошо. И я так хочу услышать! Мечтаю. Но ты же голодный! А я ничего не приготовила и не купила, была же в магазине... 

— Я утром ел. — Он уже притягивал ее к себе.

— Утром — это давно было. — Она тесно прижималась к нему всем телом и щекой к его груди. Так они стояли посреди кухни, даже не целовались, просто ощущали близость. Мила прикрыла глаза. Слушала, как бьется сердце Вадима. 

— Я не думал, что бывает так трудно подбирать слова. Сыграть гораздо легче. Хочу сказать тебе сейчас, и… слова не годятся. Я не привык еще, что вот ты, здесь, могу обнять. Я шел домой и думал: а вдруг тебя нет?

— Куда же я денусь?

— Сам не знаю. Но боялся. Я бы хотел сейчас… странно, несовместимо... Хотел бы остаться дома с тобой, любить тебя, а вместе с тем хочу на сцену — играть для тебя. И не пойму, чего больше.

Зазвонил мобильный Вадима.

— Ну вот, как всегда… Я отвечу, это мама.

Мила тут же отступила, она не знала, остаться или уйти и дать Вадиму говорить спокойно. Но он предугадал намерение и жестом остановил ее. Потому Мила все слышала, даже встревоженный голос Надежды Дмитриевны на другом конце связи.

— Вадик! Наконец я дозвонилась, ты не заехал домой!

— Я не успел. Мне надо было в посольство.

— Тридцать первого декабря? Какое посольство, сейчас везде уже все закрыто.

— Вот именно. — Вадим нахмурился. Мила поняла, что он ходил насчет визы и паспорта.

— Хорошо, но, Вадик, в чем ты собираешься играть? Я выгладила твой старый фрак, но надо чтобы Семен заехал и забрал. Или я сама привезу в филармонию на такси. Ты не предупредил, что не заедешь, и я…

— Мама, не беспокойся об этом. Милаша уже все приготовила…

Повисло молчание, пауза длилась долго. 

— Вот как, — наконец ответила Надежда Дмитриевна. — Тогда увидимся вечером. Папа, наверно, не сможет пойти на концерт, мы в предгостевых хлопотах. А вот Захар Иосифович хотел. Его Сеня привезет. И я… приглашаю вас с Людмилой к нам после концерта. 

— Спасибо, мама, мы обязательно придем. До вечера. И с наступающим, если мы не успеем к двенадцати добраться.

Вадим разъединился и снова обнял Милу.