Контрольный выстрел

- Рот закрой! - подал голос другой, видимо старший.- Петров! Коновалов! Вперед!

По железному рифленому полу загромыхали ботинки. Бойцы ОМОНа, ворвавшиеся в помещение цеха первыми, бесспорно, здорово рисковали. За себя отвечу: не стрелял бы. Их-то за что? А вот о Конопле доброго слова не скажу. Если только он здесь, будет убивать все живое до последнего патрона.

- Пусто! - услышал я.

Еще несколько пар ног затопали по железу. Их было человек пять, не больше. Но, думаю, вполне достаточно для того, чтобы порубить в капусту с полтора десятка таких, как я или Конопля.

- Может, тебе показалось, Коновалов? - спросил тот, кого я для себя определил старшим.

- Что я, баран слепой?! - обиделся Коновалов.

- Нет, ты - конь зоркий! - подначил кто-то из бойцов. И его подколка была принята дружным ржанием.

- Да я точно видел, как сюда, сначала один забежал, он с козырька крыши спрыгнул, когда мы еще только подъезжали. А потом второй. Тот со двора уходил. Я еще прикинул, что прыткий больно. Через заборчик почти без касания перелетел, как на полосе препятствий.

- Ну, на полосе препятствий ты у нас самый лучший, С этим никто не спорит. А к глазнику сходи.

- Да видел я! - упорствовал Коновалов.

Чего ж он такой упрямый? Другой на его месте давно бы подумал, что показалось. А этот уперся как бык, то есть баран, то есть конь. Зоркий. А пацан, видать. хороший, правильный. Жалко, если Витек его замочит.

Хотя как он его замочит? Может, его близко здесь нет, и все мои предположения - туфта голимая. Ну-ну. А Коновалову показалось, да? Ни хера ему не показалось! Здесь Конопля.

Я же своими глазами видел, что в цехе негде схорониться. Разве что вот в этой самой куче песка. Мне удалось спрятаться, а Конопля что, лох последний? Не-е-ет! Витек - воробей стреляный. И он где-то рядом.

Бойцы ОМОНа продолжали осматривать цех. Но делали это скорее всего для очистки совести, фига ли здесь осматривать? Все и так как на ладони. Я пришел к такому выводу, потому что в противном случае они разгребли бы песчаную кучу и вытащили бы меня за уши.

- Петров, а ну притащи со двора палку какую-нибудь. Песок ковырнем, сказал старший.

Сердце мое ушло в пятки. Трындец. Картина Репина "Приплыли". Сейчас они разгребут песок. Я сразу для себя решил, что сопротивляться не буду. Да и глупо это. Ради чего стрелять, убивать пацанов? Я все равно приговорен. Лишний грех на душу.

А Конопли нет. Он, наверное, нашел-таки лазейку и слинял из этого цеха. Что ж, вольному воля. Видно, не суждено мне расквитаться с ним. Вытащат меня ребятки, браслеты на лапы примерят. По ребрам надают - таков обычай. И в "Кресты". А там, глядишь, следствие, суд, приговор. "Вышка" гарантирована, к гадалке не ходи.

Может, самому вылезти и сдаться?

А может, не надо? Вдруг не найдут меня? Бывает же такое: ищут и не находят. "Господи, помоги!" подумал и сам себя обругал последними словами. Мне ли после всех подвигов к Богу обращаться? Сатана, падший Люцифер, толкнул меня на подвиги. И теперь отрекся, чего и следовало ожидать.

- Петров! Ты скоро там?! - услышал я недовольный голос старшего.

- Иду! - отозвался боец. Тоже недовольно. Мужики, не копайте, а? Ну на черта я вам сдался? Я ж нормальных людей не мочу. Только сволочей одних.

А Сашка? Она погибла из-за меня. И только из-за меня. Девчонка совсем. О свадьбе думала, планы на жизнь строила. Красивая, милая...

- Женька, представляешь, как все будет хорошо! Мы с тобой в следующем году поженимся, я тебе ребеночка рожу! Толстенького такого, румяного и веселого! На тебя похожего. И будем мы с тобой жить-поживать, добра наживать...

Это я ей втюхивал. Погоди, говорю, Сашка. Вот поработаю у Вадика еще годик, деньжат накоплю. И сделаю тебе официальное предложение. Свадьбу сыграем. И отправимся в круиз по Средиземному морю! Сыграли. Отправились.

Нашла бы себе парня хорошего и была бы счастлива, не повстречайся я тогда на дороге со своей идиотской привычкой всюду совать свой нос.

А мама Сашкина?

Она блокаду пережила. Всю войну в военном госпитале на Комендантском аэродроме медсестрой. Мне Сашка о ней много рассказывала. Я представил себе мысленно, как голодные, истощенные люди бредут в блокадную зиму на Неву за водой, как тянут в дом для обогрева самое драгоценное - кусок полена, невесть где отрытого. Как ежедневно хоронят умерших своих детей, родителей, соседей. И паек блокадный. Сто двадцать пять граммов хлеба из целлюлозы и мельничной пыли. Лепешки пекли из клея. На олифе и масляной краске. И выжили! Сашка говорила, что мать как только о блокаде вспомнит, так ей с сердцем плохо.

А я ее убил. По моей вине она умерла. Все одно... О! Да у меня мандраж наступил! Страшно, да? Омоновцы - не дети. Откопают и ребра пересчитают. Поделом тебе, Козаков.

- Давай, Петров! - командует старший бойцу, который вернулся со двора и, вероятно, притащил с собой шест, палку или что там еще. - Где тебя носило столько времени?!

- Товарищ лейтенант! - возбужденно заговорил Петров.- Там, у дома, пацаны из третьего взвода какого-то Костыля взяли!

- Есть в Питере такой - Жорик Костыль. Ну и что? - спросил старший.

- Да я такое видел! Подполковник Хлопотов из ГУВД, с Литейного!..

- Что Хлопотов?! - раздражался старший.

- Да пристрелил он того Костыля...

- А Костыль что, побежал, что ли?

- Нет вроде бы... А Хлопотов пристрелил...

- Значит, побежал, - с нажимом сказал старший.

- Может... как бы... кажется... - замямлил Петров.- Точно! Побежал!

- То-то же! - засмеялся старший. - Не хера бегать от милиции.

Я обалдел, услышав все это. Жорик, я в этом уверен, никуда не бегал. Видно же было, что он сразу, как только менты приехали, лег лицом на капот своей "вольво" и не дергался! И тут догадка разрешила все мои сомнения. Подполковник Хлопотов из ГУВД - тот самый мент, о котором мне рассказывал Жорик. И прикончил он Костыля, чтобы тот на допросах в "Крестах" чего лишнего не сболтнул. "Хороший индеец - мертвый индеец".

- Ты давай-давай, Петров! Приступай! - прикрикнул старший.

И Петров принялся ковыряться чем-то твердым в песчаной насыпи. Я слышу шуршание песка совсем рядом и прощаюсь уже со свободой и жизнью. Вот оно, мое геройство. Страх овладел так, что визжать охота и просить пощады у мужиков в милицейской форме.