Страница 23 из 109
Жуков высыпал мячи обратно в ящик. Павел стал метать. Он попал семь раз из десяти и солидно, без улыбки отошел от стола. Его сменил Петька. Покраснев и насупясь, он стал лепить мяч за мячом, как говорится - в белый свет. Ребята хохотали.
- Не робей, Петька! Эх ты, стрелок! Мазила! Петька, не поддавайся! неслось со всех сторон.
После шестого промаха Петька не выдержал. Чуть не плача и на ходу приговаривая: "Когда тренировался, очень хорошо получалось", он кинулся бежать. Его со смехом хватали за рубашку, за руки, но он вырвался и скрылся.
И тут началось: все хотели поскорее испытать свою меткость и ловкость.
- Еще надо выпилить! - кричал Глебов. - Штуки три! А то очередь!
- Вот ты и выпили, - усмехнулся Жуков: слава о Глебове как о первом лентяе и бездельнике давно разнеслась за пределы четвертого отряда.
И Жуков и весь первый отряд были очень довольны, но не подчеркивали этого. Только глаза у них блестели и губы то и дело растягивались в улыбку. Они уступали ребятам из других отрядов свою очередь, старались объяснить, как кидать мяч, чтоб не промахнуться.
Назавтра Алексея Саввича стали осаждать охотники в свободное время выпиливать новые мишени.
- От силы - еще одну, - сказал он решительно. - Это вы потому так накинулись, что у нас пока пусто, игр нету. Давайте лучше еще что-нибудь придумаем.
В этот день мастерская гудела. Кто работал с ребятами, знает: шум бывает разный. Иногда это бестолковый гам, иногда злая неразбериха и крик наперекор уговорам учителя. А бывает ровный рабочий гул - и тут опытный педагог не ошибется, не велит замолчать: он услышит в этом гуле увлечение и сосредоточенность.
Алексей Саввич никого не останавливал и был прав: гомон стоял хороший, увлеченный, веселый. Кто-то вспоминал со смехом, как вчера бил мимо мишени злополучный Петька. Кто-то кряхтел над сырой, упрямой доской и чертыхался сквозь зубы.
- Вот так потренируешься, а потом и в стрельбе пригодится, верно? говорил Володин.
- Давайте, Алексей Саввич, еще выпилим, а то что это за клуб - одни стены!
- Я ж говорю: надо еще что-нибудь придумать. Давайте соберемся после обеда и все решим.
Но до обеда было далеко, и над верстаками продолжали думать вслух:
- Лето идет. Рюхи надо бы.
- А в клуб - шашки.
- И шахматы!
- Сперва в клуб столы надо. И скамейки. На полу, что ли, в шашки играть?
Разговор - разговором, а работа тем временем идет. Шуршит стружка, скользит по доске рубанок.
В самом углу мастерской стоит у верстака Коробочкин - хмурый, вихрастый, с черной родинкой на щеке. Он никому не мешает, не нарушает дисциплины и работает недурно, но я знаю - он ждет только одного: весны. Что ему шашки и шахматы, что ему рюхи и фанерный ротозей? С первым теплом он непременно уйдет!
Давно ушел бы и Репин, но его что-то держит здесь. Настоящий хозяин во втором отряде, несомненно, он. Если Колышкина и в грош не ставят, то с Репиным другой разговор. Он властвует совсем иначе, нежели Король. Он не держит в своем арсенале громов и молний. Он только бровью поведет, взглянет спокойно и лениво - и этого достаточно. Сейчас Андрей небрежно проводит наждачной бумагой по гладко обструганной дощечке. Взглядом он со мной встречаться не желает.
- Летом... О, к лету здесь такое можно развернуть!.. - мечтательно произносит Алексей Саввич. - Такая площадка... Я все взять в толк не могу, как это она у вас попусту пропадает?
- А чего... Мы при чем... Нам разве говорили?.. - несется с разных концов мастерской.
- А сами вы сообразить не можете? Повесили волейбольную сетку, вот она и мокнет под дождем и снегом, а дальше что?
- Вы не знаете, Алексей Саввич, это не простая сетка, - лукаво говорит Король. - Если б не она, не миновать бы Семену Афанасьевичу Тимофеевых рогов. Вам разве никто не рассказывал?
И верно! Об этом событии Алексей Саввич ничего не знает, его ведь тогда еще не было у нас. И наперебой, со смехом ребята начинают рассказывать:
- Тимофей-то ноздри раздул, глаза кровью налились - вот сейчас подымет Семена Афанасьевича на рога! Бежит, ничего не видит, злой как черт - и в сетку ка-ак врежется! Запутался, землю роет, понять ничего не может, а тут Семен Афанасьевич ему ка-ак даст!
- А вы где были?
В голосе Алексея Саввича, в выражении его лица - ни малейшего нажима, но ребята словно под душ попали. Короткое молчание, потом Стеклов говорит сквозь зубы:
- Да где были - удрали... Семен Афанасьевич один остался. Он да Тимофей.
- Теперь бы не удрали, - уверенно говорит Жуков.
16. КУРЫ
Я тоже уверен: теперь бы они не разбежались и не оставили меня в трудную минуту. Я не обольщаюсь: у нас еще нет настоящего, крепко сбитого и слаженного коллектива, но он рождается. Первые ростки его видны во всем. И в том, как ребята работают, как собираются после обеда в клубе, и в том, что я все чаще слышу; "у нас" и "давайте сделаем".
Каждая мысль, чья бы она ни была, стала находить немедленный отклик. Принимали ее или отвергали, но неуслышанной она не оставалась.
Примерно недели через три после приезда Гали с детьми я купил в городе новенький серебряный горн. Я шел с ним от станции и постепенно обрастал ребятами. По какому-то неведомому беспроволочному телеграфу стало известно, что приехал я не как-нибудь, а с горном, и все высыпали навстречу.
- Вместо звонка! Вот здорово! Как запоет - в Ленинграде будет слышно! возбужденно говорили ребята.
Каждый старался пробраться поближе, потрогать мою ношу.
Только один человек при виде горна словно оцепенел - это был Петька. Он протиснулся ко мне, но не говорил ни слова, старался не встречаться со мной глазами и шел рядом унылый, подавленный. Разгадать эту загадку было нетрудно: Петька не смел и думать, что горн поручат ему, но и расстаться с этой звонкой серебряной мечтой был не в силах. Должно быть, эта мечта завладела им еще с того дня, когда я показывал фотографии дзержинцев и он увидел сигналистов.
Володин первым спросил напрямик:
- А кто будет горнистом?
- Жребий потянем! - крикнул Глебов.
- В коммуне... - едва слышно выговорил Петька, судорожно глотнул и продолжал все громче, с энергией отчаяния: - в коммуне Дзержинского... вы, Семен Афанасьевич, сами говорили... горнисты были... горнисты были из маленьких!