Миражи

Вчера, когда прощались, он поцеловал ей руку. В первый раз в жизни мужчина прикоснулся к ней так. С уважением и… по-взрослому. Она, смутилась, но и это приняла от Виктора, как должное.

Потом, ничего не рассказывая Тане, ушла к себе в комнату, легла, но долго не могла уснуть, перебирая воспоминания о вечере, проведённом с ним, его рассказы о Летнем Саде, их разговор на мосту. Как будто сохраняла надёжнее, дальше, навсегда, чтобы оставить в сердце вместе с воспоминаниями о Городе. Ника поняла, что Виктор и Петербург будут для неё неразделимы. С тем и уснула и видела легкие, радостные сны. А утром они снова встретились. Все это было похоже на волшебную сказку Осени.

Глава 8

Они ещё стояли у кассы, Ника всё смотрела на дворец, на обрамленную липами главную аллею, которая широкой полосой уходила далеко-далеко, с обеих сторон основной аллеи, параллельно ей шли более узкие — это создавало впечатление простора и неторопливого движения вперёд.

— Да, глаз здесь отдыхает, — сказал Виктор, следя за её взглядом, повторил то, о чем она подумала, — и такой простор! Из окон главного корпуса аллея выглядит ещё красивее, она отходит от площади, слева от неё большие круги партерных цветников, там регулярный парк, но не такой замкнутый, как в Царском селе, в Екатерининском парке, здесь регулярный парк сливается с ландшафтом английского свободного парка, плавно переходит в лес Старой Сильвии. Справа от аллеи небольшой пруд, птичник и за ним лабиринт, мы всё посмотрим.

— Какая прелесть…Старая Сильвия, — повторила Ника мечтательно.

— Да, названия поэтичны. Всем этим местам давала имена замечательная женщина, она пережила тут пору безоблачного счастья и долгие годы вдовства — я говорю о жене Павла Первого Марии Фёдоровне. Только звали её на самом деле не Мария, а София-Доротея-Августа-Луиза фон Вюртенберг. Несмотря на классические формы в Павловске живёт дух немецкого романтизма… но я всё вперёд забегаю… — он вздохнул, но не с сожалением, а с улыбкой, словно вспоминая о далёком друге, и продолжал говорить, — Павловск для меня не просто достопримечательность, императорский пригород — это скорее состояние души, поэтому и не обращайте внимания на приступы ностальгической сентиментальности, здесь прошла моя юность. То есть, я, конечно, не местный житель, мы с мамой жили на Московском проспекте, но я часто бывал в парке, ехать от нас было удобно — на метро до Купчино, потом на поезд и сразу в парк. Зимой ездил на каток, он там со стороны вокзала, — Виктор показал рукой за дворец, — отличный был каток, с хорошим освещением, скамейками, музыкой, с павильоном, где можно было купить горячий чай и булочку с глазурью, такие были маленькие круглые булочки за три копейки, ну максимум за пять.

Ника рассмеялась.

— Да, вот представьте, такие были цены на хлеб, — заверил её Виктор с самым серьёзным видом, но она всё равно по глазам видела, что он шутит, — ну всё, пошли осмотрим дворец, а сколько сил останется — потратим на парк.

Они пересекли площадь перед дворцом и вошли в левое крыло. Осенью, да ещё и в будний день в музее было пустынно.

Им сазу же предложили услуги экскурсовода, но Виктор поблагодарил и отказался.

— Лучше я сам, — тихо сказал он Нике, когда помогал ей снять куртку, — они будут торопиться и не дадут посмотреть всё обстоятельно.

— Конечно лучше вы, — прошептала в ответ Ника.

Пока она надевала поверх туфель музейные войлочные тапки, Виктор отошел к стенду с сувенирами, он купил два буклета — один по залам дворца, второй по парку, диск с фильмом о Павловске и забавный сувенир вроде пресс-папье со стеклянным шаром-навершием, в который был заключен макет Исаакиевского собора, если игрушку встряхнуть, то внутри шара поднимался вихрь из блёсток, похожий на метель.

— Это вам на память о нашей экскурсии, — сказал Виктор протягивая ей диск и шар, — а буклеты отдам потом, вдруг я что-то позабыл, буду подсматривать, — улыбнулся он.

На самом деле он знал эти залы, годы которые прошли со времени его последней встречи с дворцом, ничего не стёрли из его памяти.

Разве что открылись новые — реставрация шла активно. Но расположение комнат, имена архитекторов и художников, всё это Виктор знал так же хорошо, как и пятнадцать лет назад.

Ему странно было осознавать, что столько времени прошло, а он как будто вернулся, вошел в прошлое и картины, и статуи, часы, люстры, живописные плафоны потолков, пилястры и лепные карнизы, наборный паркет, виды из окон — всё это волшебная музыкальная шкатулка. Множество часов идут, вызванивают незатейливые мелодии и пока не кончился завод, серебристо-тонко смеются колокольчики, а время стремительно отматывается назад.

Девушка рядом с ним ничего не знала об удивительных превращениях Времени, но она и не мешала им. Ника была потрясающе тактична, ещё в поезде Виктор заметил это и был благодарен ей больше за молчание, чем за слова.

Ему нужен был сейчас кто-то рядом, чтобы избыть одиночество души. Но не любой «кто-то». Вернее он никого не мог представить себе вместо Вероники, теперь уже не мог, а все еще отмахивался от очевидного. Четыре дня осени, а потом они расстанутся и Ника все забудет. Она — да, он — нет. Никогда…

Павловск оказался единственным исцеляющим средством, только это и способно было оживить душу, пробудить её, заставить дышать.

И всё же Виктор ни за что не приехал бы сюда сам, духу не хватило бы, побоялся. Он хранил эти воспоминания в самом потаенном уголке души и очень давно не обращался к ним.

Павловск был для Виктора отражением другого мира, полного надежд, устремлений, музыки, мечтаний о большой сцене. Именно этот мир, а не совершенные в своей лаконичности и простоте ландшафты парка видел сейчас Виктор сквозь полукруглые окна дворца.

Виктор бережно отстранил свои воспоминания и вернулся к реальности, он протянул Нике руку приглашая её подняться со скамьи и идти за ним.

— Ну что ж будем следовать рекомендациям создателей экспозиции, — сказал он, бросив беглый взгляд на буклет, — поднимемся на второй этаж, хотя мне всегда казалось, что начинать лучше с первого, там остались не тронутыми несколько комнат, спроектированных Чарльзом Камероном, именно он «провидел» Павловск в необычайном соединении французской регулярности, немецкого романтизма и английской свободы ландшафтов, привитых к природе русского севера, к ее пастельным краскам неба, долгим закатам.

— Так пойдёмте прежде на первый, как вы говорите, — попросила Вероника, но не встала, она засмотрелась на вихрь блёсток в шаре, — спасибо! Какая прелесть. Сразу вспоминается зима и Рождество. Дома я буду смотреть и вспоминать Петербург и Павловск, и…вас. — В голосе её послышалось сожаление и Виктор понял, что и он разделяет печаль будущего расставания с этой милой девушкой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Что же раньше времени вздыхать, — попробовал сгладить это он, — пока вы ещё и в Питере, и в Павловске. Начнём тогда прямо отсюда.

Ника встала. Виктор обвёл жестом гардероб и яркие витрины с сувенирами, которые разместились по стенам и в нишах.

— Вот сейчас мы стоим прямо под центральным парадным залом — итальянским. Должно быть и на первом этаже первоначально планировалось какое то общее помещение, но теперь тут вестибюль музея. Всё что мы увидим тут воссоздано после войны.

Сейчас в это трудно поверить, но когда в сорок четвертом Павловск был освобождён от оккупантов — здесь ничего не осталось, ни парка, ни дворца, только обгорелые кирпичные стены, да пни вокруг. Дерево нужно было немецким частям для оборонительных сооружений, а ценности те, что не сумели эвакуировать, отправились в Германию. А до немцев была ещё и революция… При всём своём великолепии нынешний Павловск — это лишь тень, отражение на воде того, что было здесь создано при его первой хозяйке. Но даже тень этого былого величия поражает нас волшебством красок и совершенством форм.