Любовница

Он любил музыку, любил свой инструмент. Когда чёрные и белые клавиши оживали под его пальцами, то он уже не думал о долгих часах изнурительных занятий, которые только и могли дать лёгкость и свободу владения фортепиано. Музыка заменяла многое.

У Виктора не было друзей в общеобразовательной школе. Мальчишки смеялись над ним, дразнили что бережет руки, не занимается наравне со всеми спортом. Он терпел, но в старших классах после крупного скандала с мамой, которая была в ужасе от его решения, всё же стал ходить в спортивную секцию. На конный клуб мама долго не соглашалась, но и в этом он её уломал.

Ещё у Виктора была собака. Дворняга. Её отдала им приятельница, которая работала в медицинском институте. Туда попадали на опыты разные животные. Как-то принесли и эту девочку-щенка. Звали собаку Альма. Она была чёрной, гладкошерстной, с желтыми подпалинами, бровями и лапами, совсем как доберман-пинчер, только вот хвост кренделем, как у лайки, а уши торчком, вроде овчарочьих, кончики ушей никто не купировал и они смешно загибались вперёд. Собачка была небольшая, зато голос басовитый, из-за двери можно было принять её за солидного сторожа.

Когда привели в дом Альму, Виктору было лет семь, собака прожила в их доме двенадцать. Долгими зимними вечерами, в те дни, когда мама и папа уходили в театр, и Виктору становилось страшно, он забирался с Альмой в постель и так и засыпал одетый. С той поры Альма привыкла спать с ним. Когда Виктор вырос она всё равно прыгала к нему на кровать, укладывалась в ногах, сворачивалась клубком и ни за что не соглашалась уходить на коврик в прихожей.

“Надо чаще бывать здесь, не отгораживаться от этих воспоминаний. Они настоящие, необходимые душе, та самая ценность, что накапливается за годы жизни, — Виктор отвлекся от экрана, огляделся. — Хорошо здесь…”

В комнате ничего не изменилось, сколько лет он не живет с мамой? Больше двадцати. А все тот же раскладной диван, покрытый пледом, всё так стоит у стены за большим платяным шкафом, и секретер с выдвижной доской для письма, и коричневое фортепиано фирмы «Красный Октябрь» — у другой стены. На полу цветастый шерстяной ковёр, на стенах мамины и папины сценические фото в простых застеклённых рамках, всё те же светло-жёлтые обои, рыжие занавески на окнах. И тот же двор за окном. Правда, лет пять назад, напротив маминого дома, на пустыре сразу за гаражами, построили ещё один высотный, и теперь вместо дальнего городского пейзажа с крышами и небом над ними был виден только этот дом — квадраты светящихся окон на фоне вечернего неба.

— Чужие люди ходят мне за хлебом и выносят мусор, а ты являешься раз в сто лет! — неумолимо рассеял туман воспоминаний мамин голос.

— Булочная была закрыта…

— Я тебе сказала про хлеб, ещё когда ты звонил ночью.

— Я забыл.

— Вот именно, ты забыл, потому что тебе на меня плевать. Занимаешься чёрте чем, скитаешься по чужим домам, посмотри на кого ты похож!

— На кого? — спросил Виктор, не отрываясь от экрана.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— На кого… на… больного. Вот именно, Света мне рассказывала про компьютерную болезнь, ты точно заболел, приходишь и сразу прилипаешь к своей бзыкалке.

— Да я же не играю ни во что! Мама…ну подожди, дай мне сосредоточиться, я и так уже программу сбил…

“Нет…жить тут вряд ли выйдет” — Виктор поставил компьютер на перезагрузку, снял очки, потёр глаза. Голова к вечеру разболелась и глаза устали. Хотелось курить, но мама опять начала бы ворчать, и он не стал.

Вяземский встал, заложил руки за голову, расправил плечи, потянулся. Он просидел весь день, то в офисе, то дома, и тело его требовало какой-то нагрузки. Сейчас бы в тренажерный зал, железо покидать.

Он подошел к окну, бесцельно скользя глазами по чужим окнам напротив, задумался. Там за окнами люди. У каждого из них своя жизнь. По вечерам они приходят домой, отгораживаются от внешнего мира шторами и…дальше никто не может сказать, что происходит с ними. Счастливы они, несчастны, одиноки или в кругу семей, любят, радуются, или может быть, так же стоят, как он сейчас, здесь, в своей комнате, за своим окном.

Виктор задёрнул шторы, повернулся и ещё раз оглядел комнату. Отчего-то она показалась ему меньше. Сиротливо стояло безмолвное фортепиано.

Он подошел к нему, поднял крышку, коснулся клавиш.

Инструмент ответил тихим минорным вздохом. Вяземский взял ещё несколько аккордов, воздух в комнате вздрогнул и покачнулся от звуков, Виктор снял руку с клавиш, а звук ещё некоторое время плыл и угасал.

Повинуясь безотчётному желанию вернуть что-то дорогое и очень далёкое, Вяземский сел за инструмент, снова положил руки на клавиши, на минуту прикрыл глаза, прислушиваясь к забытой мелодии внутри себя и заиграл. Это была обработка старинной английской баллады «Зелёные рукава». Незатейливый мотив сначала звучал робко, но постепенно набирал силу, одна вариация сменяла другую, и мелодия расцвечивалась всё новыми красками. Она повторялась и вместе с тем каждый раз как бы рождалась заново. Обретала силу, жила, ей вторило противосложение, клавиши под пальцами Виктора имитировали лютню и флейту…

Мама тихо вошла и встала в дверях. Она слушала молча, а когда мелодия закончилась, то подошла и положила руки ему на плечи, притянула к себе.

— Ну, что ты, Витенька… всё хорошо будет хорошо…всё устроится.

Он понял, что она про недавний развод, но развивать эту тему не стал. Молчал, вдыхая сладковато резкий аромат духов, «Красная Москва», смешанный с запахом застиранного любимого халата, и ещё чего-то…маминого. В этом году маме исполнилось семьдесят восемь лет, Виктор был поздним ребенком.

— Сыграй ещё, — попросила она. Поцеловала его в голову, взъерошила волосы, потом отпустила отошла, села на диван.

Виктор заиграл её любимое — Ноктюрн Ференца Листа «Грёзы любви», на каденции пальцы не послушались и он сбился.

— Давно не пробовал, тренироваться надо, чтобы это вышло гладко, — вздохнул он.

— Хорошо ты играешь, жаль, что бросил, — сказала мама и Вяземский услышал в её голосе слёзы.

Он знал, что она мечтала для него совсем о другом.

И всё, чем он теперь занимался: его фирма, дело, его поездки за границу — всё это она, если не осуждала, то, во всяком случае, и не ставила выше прежних своих планов. Не оправдал он её надежд.

— Ладно, ма, давай спать, мне вставать завтра рано, в офис надо заехать, а потом ещё… дела, — Виктор вспомнил о прогулке по городу, которую обещал Веронике, но матери об этом ничего не сказал.

Глава 20

“Загад не бывает богат” — так говорила бабушка Вера. И она была права. Перед тем, как уснуть Виктор мысленно прошел с Вероникой по своим любимым местам в Питере. И смотрел, смотрел на город ее газами. С тем и уснул, сновидения были легкими, пробуждение радостным.

И сначала все складывалось прекрасно, он заехал к Тане, забрал Нику, отвез в центр, там припарковался у Пушкинского театра, и они пошли через сквер и дальше по Невскому к пристани на Аничковом мосту. Говорили о чем-то незначительном, смеялись. Была хорошая погода, непривычно яркое синее небо, для осеннего Питера — чудо.

А потом у Вероники зазвонил мобильный, она ответила, и по ее лицу Виктор понял — прогулке конец.

— Виктор Владимирович! Они перенесли время и мне надо прямо сейчас идти…

— Понимаю.

— Так неловко вышло, я хотела… — Ника чуть не плакала, Вяземскому стало жалко ее, вместе с тем, досадно на свои мечты и планы. И ответил он сухо.

— Ничего, давайте я вас отвезу, скажите куда.

— Нет, нет, они у метро собираются, на Невском. Я сама. Я побегу?

Виктор подумал, что ей не хочется представлять его друзьям. Вполне закономерно и предсказуемо. Если она год ждала этой встречи, а тут он, со своими прогулками.