Любовница

Да, он и не мог, ни строчки — ни стихи, ни прозу, потому что вдруг потерял тот свой невидимый мир, в котором жили его герои, не с кем стало поделиться. Из друзей, советчиков, наставников, из тех кем он восхищался, как живыми, они превратились в плоские иллюстрации.

Месяца через два Вяземский дал себе слово, что никогда больше не создаст себе никаких идеалов. Он зарёкся любить и раз и навсегда решил видеть в женщине только женщину, а не прекрасную Даму или Маленькую Беззащитную Девочку — два образа, так долго владевшие его воображением.

Он перестал считать дни от 13 октября, отъезда Риты, вернулся к своему обычному распорядку дня. Теперь он нормально спал и ел, много времени проводил за рулём, ездил в на уик энд в Париж и Люксембург, побывал в Зальцбурге и Вене, неделю прожил на горном курорте в Альпах, катался на лыжах, потом из Гамбурга перебрался в Трир и, как обычно, остановился в доме Тильды Фабль (Fabel).

Дом этот пользовался не самой лучшей репутацией среди почтенных трирских матрон. Но, как любое другое предприятие, приносил свой доход в городскую казну и потому наравне с ресторанами, ночными клубами, кегельбанами, дансингами, пабами и прочими заведениями подобного рода, призванными обеспечивать досуг, был вполне уважаем властями и налоговой инспекцией.

Заведение фрау Фабль и было пабом, только с определённым эротическим уклоном. Называлось оно «Nachtlich Nachtisch» — Ночной Десерт. Но сама Тильда и её девочки называли свой дом «Nachtigall» — Соловей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Обыватели Трира знали, что кроме привычных услуг публичного дома в «Nachtlich Nachtisch» предлагают первоклассный ужин и приятное для глаз посетителей шоу, номера в котором скорее можно назвать пластическими миниатюрами, чем стриптизом.

В Соловья ходили влюбленные пары, как разнополые, так и однополые, у Тильды не было ограничений на этот счёт. Она вообще слыла самой демократичной “гроссфрау” и девочки, и мальчики охотно устраивались к ней работать.

Единственное, чего Тильда не терпела, так это наркотики, сквернословие и воровство — за любое из трёх нарушений устава дома она выставляла за дверь, без предупреждения и с дурными рекомендациями.

С Вяземским фрау Фабль была давно знакома, ещё с тех пор, как в первый раз решила устроить у себя представление и сделать публичный дом пабом. Бог знает какими путями она разыскала Виктора в театре, где он, приезжая в Германию, сотрудничал с местной балетной труппой. Театр оставался своего рода хобби Вяземского, даже много лет спустя после того, как он забросил карьеру музыканта.

Рассчитывая сделать хобби чем-то бОльшим, Виктор, кроме высшего экономического образования получил ещё и режиссерское, но особых доходов такая деятельность не приносила, вернее приносила, но не стабильно, от случая к случаю, и потому Вяземский выбрал бизнес, а не искусство.

Впрочем, у Тильды одно другому не мешало. В пабе можно было и заработать и поставить что-то приличное — в темах представлений и в музыке она Виктора никогда не корректировала, с советами не лезла, танцовщиц позволяла подбирать каких он хотел. Скоро представления вышли за рамки танцев у шеста, и Виктору понадобились исполнители другого уровня.

В первый раз он привёз девочек из Петербурга, «Питсберг», как выговаривала это Тильда — «балерины из Питсберга», на них пришел смотреть весь город. С некоторыми купюрами шоу четыре раза повторили в местном театре.

На одном представлении был мэр города и нашел зрелище весьма достойным.

После этого “Nachtigall” получил официальный статус частного театра, девочки разделились на “бабочек” и ” танцовщиц”. Последние жили отдельно и принимали участие только в представлениях, а Вяземский стал популярной личностью, его даже узнавали в лицо.

Пожилые горожанки возмущенно судачили, встречаясь на рынке, вероятно, они думали что «герр Виктор» имеет весь свой Питсбергский балет по очереди и вместе взятых, но Вяземский не обращал внимания.

Несколько танцовщиц, по окончании контракта, остались у Тильды, после этого про Виктора стали болтать, что он «поставляет проституток из России», но и это его мало беспокоило.

Вяземский любил Трир. Древний город тринадцатого века.

В центре, на старых улочках, всё ещё звучал отдалённым эхом голос средневековья.

По мощеным, еще римлянами, улицам к Трирскому Собору проходили когда-то великие короли Запада, епископы, позже объявленные святыми, женщины, которые стали героинями легенд.

За городом можно было увидеть развалины древней римской крепости — свидетельство того, что задолго до средних веков эти места, по берегам полноводной реки, облюбовали люди. И никакие сюрпризы погоды не могли согнать их отсюда.

И теперь в Трир съезжались со всего мира. Город развивался и процветал, благодаря туристическому бизнесу, а ещё изумительным виноградникам, разбитым на склонах гор.

Седая история, живописное место — притягивали. Единственное, что досаждало жителям и туристам — это паводки весной и наводнения, в особо дождливые годы.

Как и в древние времена, река срывала мосты и нарушала спокойствие горожан. Но Трир по-прежнему тянулся длинной полосой по берегу реки и за семь веков своей истории ни на шаг не отступил повыше к склонам лесистых холмов. В Трире Виктор стал вести жизнь преуспевающего бизнесмена. Он спокойно занимался делами, на расстоянии руководил своей фирмой, во главе которой поставил Питера.

На адюльтер Штерна с Ниной он махнул рукой, давняя дружба и деловое партнерство перевесили. А может, он поверил, что это любовь, которая, как известно, покрывает все, даже предательство.

В Германии Виктору даже легче было заключать сделки и искать партнёров. А главное — никто не мешал ему думать, в этом смысле одиночество оказалось идеальным условием для расширения бизнеса. Вяземский уже составлял бизнес-план и маркетинговое исследование, дочернее предприятие обещало гораздо большую прибыль, чем базовое.

Для души он читал факультативные лекции в Трирском университете, продолжал руководить театром Тильды, а в свободное время ходил в бассейн, конный клуб и дансинг холл, иногда в кино.

Но от женщин Виктор держался подальше. Постоянной связи с кем-то у него не было.

В начале ему казалось, что он не сможет коснуться ни одной женщины, кроме Риты, но это было не так. Монашеской жизни Виктор не придерживался. Приемлемой альтернативой стал «Соловей».

Хотя Виктор всё ещё не получил развода, но уже не считал себя связанным с Ниной, а потому пользовался услугами девочек Тильды.

Так прошло больше года.

Виктор пытался и писать, несколько раз принимался за книгу, но всё выходило уныло, без радости души, и он забросил это.

Рукопись лежала у него в столе, файлы были скинуты на диск, а в компьютере убраны в папку, которую он открывал всё реже и реже.

Поскольку финансовые дела его поправились быстро, от аренды дома на берегу, в котором он жил с Маргаритой, Виктор не отказался. Но покупать эту недвижимость так и не стал.

Питер регулярно напоминал, что надо завершить сделку, но Вяземский отмалчивался и тянул время.

Надо было бы расторгнуть договор и поставить крест и на этом воспоминании, но он цеплялся за осколок прошлого, как за убежище. Он понял и смирился с тем, что Рита не вернётся, но дома на берегу, этой своей мечты — единственного, что он смог осуществить, Виктору было жаль.

После Рождества, по настоянию Питера, ему ещё раз пришлось обратиться к Нине. Они говорили насчёт дома по телефону, совершенно спокойно, как добрые друзья. Потом она рассказывала о детях, он звал её приехать посмотреть европейский Новый Год, но Нина отказалась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Вяземский знал, что она не сошлась с Питером окончательно и ждёт, и, совершенно точно знал, что никогда к ней не вернётся.

Не то чтобы их совместная жизнь была невозможной, они бы поладили и жили не хуже, и не лучше, чем в последние годы. Но только зачем? Виктор чувствовал, что он оторвался от прошлого, ничего больше не хочет от этой женщины, ни сочувствия, ни любви, ни заботы. Дети выросли, а сами они стали друг другу чужими.