Будущая твоя

Карина

Больничные стены тяготят сердце. Я смиренно лежу на койке, пытаясь не роптать на врачей и их предписания. Капельницы, уколы, перевязки. Как же всё достало, а?! Каждый день похож на предыдущий. Сегодня среда или четверг? Утро или вечер? Не важно, как и не важно то, что мой организм справился со смертельной угрозой и теперь я уверено иду на поправку. Жизнь не имеет смысла без него. Я так хочу увидеть Максима, хочу услышать его низкий голос и ощутить терпкий запах. Но он не приходит. Ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Его больше нет в моей жизни, что нельзя сказать о сердце. Там только он. 

– Почему он не приходит, мам? – заглядываю в печальные глаза и ловлю каждый импульс, скользящий вдоль позвоночника. 

– Доченька, ну, может хватит уже? Ты постоянно спрашиваешь об этом человеке.

– И буду! – пытаюсь кричать, но голос предательски дрожит, а вместе с ним – руки. 

Хочу коснуться женского плеча, хочу схватиться пальцами за запястье, но тщетно. Стоит оторвать от кровати ладонь, как она с какой-то тяжестью падает обратно. 

– Карина, пожалуйста, не надо рвать материнское сердце. Мне больно смотреть, как ты сходишь с ума, – мама падает передо мной на колени и, ухватившись за мою руку, подносит к своим губам. – Доченька, ты жива и это самое главное. Не думай о нём, не вспоминай. Поставь точку в этой истории. Всё закончилось. 

– Мама, я хочу увидеть его. Хочу поговорить с Максимом. Пожалуйста, дай мой телефон, – понижаю голос и смягчаю тон, но не работает.

Антонина Романовна – скала, а не человек. Её не трогают мои слёзы, не трогают просьбы, а я так устала просить. Знаю, родители хотят уберечь меня от целого мира, но зачем мне такая опека, если Максим и есть мир, мой мир. Без него трудно дышать, есть, пить. Я просто умираю. Не физически, нет. Умираю морально, душой. 

За день до выписки ко мне в палату приходит полицейский. Мужчина средних лет, одетый как обычный гражданский человек, представляется и показывает удовлетворение. Заручившись поддержкой лечащего врача, он демонстративно разворачивает какие-то бумажки и, зажав между пальцев шариковую ручку, решается устроить мне допрос.

– Карина Владимировна, расскажите, пожалуйста, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Соколовским?

– Я не буду говорить, – цежу сквозь плотно сжатые зубы.

– Считаете, что молчание поможет найти преступников? – выжидающе смотрит, пытаясь понять мои эмоции.

– Моё личное право, как считать. Это не относится к материалам дела.

– Безусловно, – ухмыляется. – Вы имеете право на собственное мнение...

– Спасибо, – обрываю на полуслове, за что получаю удивлённый взгляд полицейского.

– За что?

– Что вспомнили о моих правах. Извините, но я не буду говорить. У меня очень болит голова, – демонстративно тянусь к виску и делаю круговые движения пальцами, растирая кожу.

– Вы понимаете, что рано или поздно вам всё-таки придётся дать показания. В отношении Соколовского возбудили уголовное дело, а за отказ от дачи показаний имеются правовые последствия.

– Я в курсе, господин следователь. А ещё я в курсе, что вы нарушаете мои гражданские права. Из-за тяжёлого заболевания вы не имеете право оказывать на меня какое-либо давление. Я вам всё сказала. Уходите, – отворачиваю голову в сторону и прикрываю глаза. Пусть катится к чёрту. Не буду говорить.

– Хорошо, – соглашается служитель закона, направляясь к выходу. – Поговорим в другой день. Я вызову вас по повестке.

***

Через несколько недель после выписки из больницы отец отправляет нас с мамой в санаторий. Я не сопротивляюсь. Мои нервы давно привели в порядок, сделав из живого человека подобие овоща. Психотропные препараты и успокоительные вливаются в мой организм ежедневно. Бесчувственная кукла – вот, кто я теперь. Не плачу, не смеюсь, не радуюсь, не злюсь. Всё стало таким неважным, серым, скучным и пустым.

Гуляю по парку под строгим контролем мамы. Сажусь на лавочку и бездумно гляжу перед собой, не ощущая никаких эмоций. Меня долго лечили и, похоже, вылечили. Починили тело, а вот душу – нет. Я до сих пор помню о нём, вспоминая каждую секунду. Трудно забыть, трудно стереть из памяти, да я и не хочу забывать, не хочу стирать. Моя клеточная память помнит его образ: каждую частичку, крупицу, абсолютно всё.

– Доченька, пора возвращаться в комнату. Начинает темнеть, – мама легко прикасается к моему плечу и замирает на секунду, видя, что я не собираюсь подниматься с лавочки.

– Я хочу остаться. Хочу немного побыть в одиночестве, – пытаюсь улыбаться, но кроме кривой ухмылки ничего не выходит.

– Тогда я останусь с тобой.

– Мам, я хочу побыть одна, – мама недоверчиво смотрит с высоты своего роста, а затем громко вздыхает.

– Карина, что мне с тобой делать?! Прошел почти месяц, а ты не меняешься. До сих пор думаешь о нём? – отвечаю на вопрос кивком головы, и мама продолжает говорить. – Ладно, время лечит и тебя вылечит. Я оставлю тебя одну, но только пообещай, что ты не задержишься надолго. Я буду очень волноваться.

– Мама, – мне всё-таки удается улыбнуться. – Со мной ничего не случится. Вокруг только сосны и свежий воздух. Думаешь, бандиты с пистолетом прячутся за вот тем фонтаном?

Показываю рукой на небольшой фонтанчик в центре парка, замечая, как мама пытается сдержать свои эмоции. Она смеётся и злится одновременно. Понятное дело, что они с папой боятся меня потерять, но здесь, в санатории, да кому я нужна в такой глухомани?

Мама уходит, оставив меня наедине. Я долго смотрю ей вслед, ощущая внутри какую-то свободу. Наконец-то меня оставили в покое. Пусть ненадолго, но позволили побыть в гордом одиночестве. Я так устала от постоянно контроля, опеки.