Зарема

У нас сейчас хорошая погода, светлые лунные ночи. Но это все проходит бесцельно. Ну, ничего. Улыбнется нам счастье.

                                Пока до свиданья, родной мой.

                                Передавай привет своим друзьям.

                                                                                Целую крепко-крепко.

                                                                                                       Твоя Зарема.

- Моя Зарема, - будто эхо, вслух повторил Саша и задумчиво откинулся на подушку походной кровати, где читал письма Заремы. – Ну, какой же я дурак!

- Чего это ты, Сашок, сам с собой заговорил? Девушки обижают? Или случилось что? – спросил Сашу сослуживец, тоже читающий письма.

- Вот то и случилось, что я поступил, как последний остолоп! Не меня девушки обижают, а я ухитрился обидеть лучшую в мире девушку, которая любит меня так сильно, что мне никогда этой любви достойным не стать. Ну, не стою я такой любви, такого самопожертвования! Я и обидел ее потому, что недостоин. Был бы достоин – боготворил бы, на руках бы носил. Дурак, дурак и есть!

- Что-то ты не на шутку разошелся! Ну-ка успокойся! Возьми себя в руки, старшина Коваленко! Какой пример ты солдатам показываешь? Они ведь тебе в рот заглядывают, а ты из-за письма раскис. Ну, чего ты себя казнишь? Ну, обидел. Но ведь сам говоришь, что она любит! Раз любит, значит, простит – рассудил сослуживец. Они с Сашей были старше всех солдат в блиндаже, построенном на перевале при передислокации Советской Армии с Кубани в Крым.

Саша встал, встряхнул головой, подошел к бачку с водой и наполнил из краника железную кружку, прикрепленную к бачку цепочкой. Напившись, Саша вернулся к письмам. Он сначала прочел письмо из дома, его, как всегда написал горбатенький братишка Ваня – самый душевный, теплый из всего многочисленного Сашиного семейства. Он писал, что мать и отец здоровы, но жить очень трудно. Писал, что тоже хотел идти на фронт, но его не берут из-за горба.

«Куда тебе, - подумал Саша. – «Надо написать, чтобы не дергался, его только здесь не хватало, без него справимся».

В конце своего письма Ваня спрашивал, нет ли новостей от Заремы?

«Вот ведь и тут Зарема» - вздрогнул Саша и покосился на три оставшихся письма от нее. Вдруг ему захотелось увидеть лицо Заремы. Он достал фотографию, которую всегда носил в нагрудном кармане, завернутой в тетрадный листочек в клеточку. Глазастый сослуживец тут же пожелал взглянуть на девушку, сумевшую  привести всегда спокойного и рассудительного Шурика Коваленко в состояние бурного раскаяния и самоуничижения.

- Да, хороша, - похвалил он фотографию. И добавил – Особенно косы.

- Пишет. Что теперь кос у нее нет – отрезали в госпитале из-за ранения.

- Эх, жалость какая! Такую красоту загубили. Ну, не горюй, отрастит еще. Какие ваши годы.

- Это да, если не учитывать военной обстановки вокруг нас. Но ты иди, ложись, у меня еще три письма от Заремы.

- Заре-ма… Вот это имя! Надо же! Красота и экзотика! Ну, читай, читай, я уже сплю давно, - сказал сослуживец, натянув на голову одеяло.

Распределив письма по датам отправления, Саша начал читать то, что было отправлено 20 марта 1944 года. Оно было отпечатано на машинке и казалось из-за этого таким коротеньким. Саша понял, что Зарема учится печатать.

                                                                              Привет с фронта!

                                  Милый мой!