Страница 208 из 220
Но он, сам Штефан, так ничего мне и не сказал. Ничего о том, почему похитил, привез в этот дом, забрал у отца, почему так рисковал. Я могла лишь догадываться о причинах его поступка, но не знать наверняка. А Князь молчал, выпытывающе глядя на меня своими серо-голубыми глазами, в которых скрывалась правда. Чего он не мог высказать вслух? Неужели чего-то, действительно, боялся? Того же, чего подсознательно боялась и я, - унижения чувств? Боялся, что, открывшись, познает боль потери и предательства? Он пережил это однажды, - когда его предали родители, продав. И я пережила это однажды, - с ним, когда он сорвал с моих губ признание в противоположном чувстве.
Поэтому я так и не призналась ему? Боялась, что мое чувство... растопчут вновь? И он... неужели он опасался того же? Это был словно замкнутый круг, по которому мы ходили изо дня в день, не решаясь на большее. Он не доверял мне, полагал, что я могу причинить ему боль, унизить чувством. Неужели так плохо меня знал!?
Шесть дней в капкане из собственных сомнений, обид, разочарований прошлого. В границах замкнутого круга, через который мы с ним не могли найти в себе силы перешагнуть.
Но ночью седьмого дня моего пребывания в Норвегии этот круг, наконец, разорвался.
Он услышал ее крик и проснулся. Наверное, даже не от самого крика, а оттого, что почувствовал, что тот вскоре разбудит его. Резко вскочил в постели, растрепанный, в джинсах и рубашке, так как не разделся на ночь, заснув, в чем был. Это было не редкостью для него. Он часто засыпал, в чем был, потому что когда приходил в комнату, ложился в постель и закрывал глаза, представлял ее лицо. И ему снились неприличные сны с ее участием, а может, воспоминания их общего прошлого. Те дни, когда она была его.
Может, ему стоило бы отпустить ее? Если она действительно его женщина, то вернется к нему. Если же не вернется, значит, никогда и не была его. Ведь так, кажется, говорят? Но разве мог он пойти на это? Монстр и хищник в нем мгновенно просыпался, заявляя на Кару свои эгоистические права. Разум твердил о хладнокровии и степенности, а чувство заводилось и кричало о горячности и импульсивности. Он не мог ее отпустить. Но одновременно понимал, что держать ее здесь бесконечно, не может. И готов был лезть на стену от гнева, яростно круша всё вокруг себя. Он и крушил, кстати говоря. В сарае, который находился за домом, было много ненужных вещей, на которых можно было вылить свое раздражение. Попадись ему в этот миг Карим Вийар, он бы и его избил до полусмерти. Но Вийара рядом с ним не было. Зато была Кара.
И он не мог ее отпустить. Он противился самой мысли о том, что когда-либо нужно будет это сделать. А она всё чаще задавалась вопросом, что дальше? И почему он не отпускает ее, зачем сюда вообще привез? И что будет если он не докажет ни ей, ни себе, что она по-прежнему принадлежит ему? Она не задавала ему этих вопросов вслух, но он знал, что они горят внутри нее. И достаточно ли ему сейчас, чтобы она просто была рядом с ним?! Оказывается, недостаточно. Ему было мало. Уже было мало. Недостаточно одного ее присутствия, ему нужно было... ее чувство. То, которое читалось в глазах, движениях, приоткрытых губах, когда она что-то хотела сказать. Он знал, что она чувствует... что-то, как и он, но сказать ему этого не могла. Не решалась. Не верила до конца? Или не была уверена в нем? В том, что ее чувство не будет унижено, как когда-то?
Наверное, правильно делала, что не верила, думал с лютой горечью. Разве может он поручиться, что зло когда-либо не вспылит и не выпрыгнет из клетки, в которую он его загнал? Сможет ли он сам себе верить, чтобы вынуждать ее верить ему!? Ведь он не хороший, и никогда хорошим не станет. Вся его «хорошесть» и терпение были рассчитаны до мелочей, - специально для нее. Он пытался сдержать пыл и погасить импульсивность, чтобы показать ей, что умеет быть таким. Но это совсем не означает, что он будет таким всегда. Скорее всего, наоборот. Таким он будет очень редко. Готова ли она взять его таким и смириться с ним таким? Сможет ли он когда-нибудь признаться ей, как много она для него стала значить!?
Это и стояло между ними, будто стена. И не перешагнуть ее, не перепрыгнуть. Может быть, обойти?..
Он доверил ей свою самую сокровенную тайну. Сначала даже опешил от собственных слов, а потом вдруг четко осознал, что это – правильно. Именно ей он может рассказать. Из всего мира – только ей одной. И она не предаст, не подведет, она сохранит его секрет. Но все равно, как мазохист, напоминал ей о своем истинном происхождении, следил за ее реакцией, подмечал изменения в глазах и лице. И видел их. Она на него сердилась! За то, что он называл себя «ублюдком». Мрачнела сразу же, а глаза ее темнели, щурясь. И он понял, что она его таким готова была принять. И они больше не заговаривали об этом.
Он позволил ей звонить отцу. Когда она произнесла, что любит его, Штефана передернуло. Подобные слова в адрес другого мужчины для него было слышать неприятно, даже если этим мужчиной был ее отец. Он обозвал себя идиотом, но не перестал ревновать Кару к своему другу. Димитрий в свою очередь ловил возможность поговорить с дочкой, а потому в адрес Штефана нелестных эпитетов старался не высказывать, хотя Князь знал, что того тянет сделать это. Его бы точно тянуло, будь у него дочь, и уведи ее кто-нибудь у него из-под носа. Он бы перебил этому суициднику нос, да и не только его. Мысли о дочери его испугали и обрадовали одновременно. Он не был готов стать отцом, что уж скрывать, он только-только примирился с мыслью, что любит Кароллу, а тут еще кто-то! Но тот факт, что у него дочка может быть... и не от кого-нибудь, а именно от Кары, грела его ледяное сердце. Но он отметал ее столь же быстро и дерзко, как она приходила к нему.
tА вот мысли о Каролле не отпускали его. Он плохо спал все последние ночи. Все ночи, пока спала в соседней комнате. Поздно ложился, всегда, перед тем как уйти в свою комнату, подойдя к ее двери и прислушиваясь. Уже спит? Он хватался за ручку двери, каждый раз желая зайти внутрь, но в последний момент резко отворачивался и уходил. Она не запирала дверь на ключ, однажды он проверил это, когда, толкнув ту вперед, обнаружил, что она поддалась. Он ушел в тот день к себе, больше не испытывая судьбу. Спал, естественно, плохо. От мыслей, воспоминаний, от желания обладать той, что лежала за стеной в своей постели. И бесился от осознания, что ей это, возможно, совсем не нужно.