Страница 18 из 114
14
Что может быть печальнее, чем вид курорта, наполовину опутанного колючей проволокой, обставленного огневыми точками, изрытого окопами и ходами сообщений - черные пасти дотов, а над ними розы, которые неожиданно стали распускаться зимой.
Не было ни танцевальных вечеров, ни рандеву корреспондентов, охающих и ахающих в залах южнобережных дворцов.
Севастополь давал о себе знать повсюду. Под ним морем лилась кровь, конвейер из цинковых гробов выстраивался на Сарабузском аэродроме, откуда эти "подарочки" следовали в Германию.
На набережной вешали непокорных. Морской ветер качал трупы.
Самым людным местом стала площадка у ворот гестапо.
Въезжали и выезжали машины, подскакивали мотоциклисты; черными тенями, в черных платках, с почерневшими от горя .лицами толпились родственники тех, чьи судьбы решались за крепостными стенами.
Бывшие корпуса здравниц застыли в безлюдье. Обваливалась штукатурка. Подземные воды рвали подпорные стены...
Но так Ялта выглядела лишь внешне.
В городе шла жизнь, не было таких сил, которые полностью прекратили бы ее.
Люди встречались друг с другом, обсуждали события, помогали слабым, прислушивались к отдаленному гулу артиллерии на западе. И им дышалось легче: жив Севастополь!
Они видели колонны немецких санитарных машин, слышали стоны раненого врага... И это обнадеживало.
Когда в Керчи и Феодосии высадились красноармейские десанты, мы без промедления донесли эту весть ялтинцам. И они встретили Новый год с надеждой.
А фашисты продолжали нервничать. Строили доты на ялтинской набережной, на мысах, у Желтышевского пляжа... Жерла орудий выглядывали из-за решетки городского сада.
Это была уже не набережная, а укрепленная линия. Гитлеровцам мерещились десанты. Специальные подвижные мотогруппы колесили по побережью, искали десантников. Ялтинская ребятня, вооружившись ракетницами, пуляла в небо ракеты. Коменданты, окончательно замороченные десантобоязнью, за сутки трижды, а то и четырежды объявляли боевые тревоги.
Ливадийские мальчишки во главе с озорными предводителями, братьями Стремскими, однажды так ловко имитировали высадку десанта, что немцы вынуждены были снять с фронта часть одной дивизии и заставить ее окапываться от Приморского парка до самого Золотого пляжа.
В феврале, боясь десантов, фашисты начали взрывать ялтинский мол одно из уникальных портовых сооружений на Черном море.
Иногда на горизонте против Ялты появлялись советские суда - морские охотники. Тогда гитлеровцы в панике метались по набережной, занимали огневые рубежи и открывали безрезультатную артиллерийскую пальбу.
...Наде Лисановой было восемнадцать лет. Жила она на окраине города, из ее окон видны были ворота гестапо.
Надя - подпольщица, она ждет связных от Становского. Сама много видела, слышала, а еще ей помогают подруги, которые не знают, почему Надя интересуется номерами машин, знаками на них, но все же догадываются. Подруги не любопытны, но они активны и даже озорны. Знакомятся с молодыми офицерами, что-то выпытывают у них, смеются, не боятся нарушить комендантский час.
Девушки были шумными, горячими, в сердцах их была жгучая жажда борьбы. Они ждали часа мщения за поруганный родной город, за то, что им в их восемнадцать лет приходится каждый шаг делать с оглядкой, что жизнь их не стоит и ломаного гроша: любая случайность может оборвать ее.
Они приходили к Наде, к своему комсомольскому секретарю, и ждали, когда она их пошлет с гранатой на улицу или даст листовки - и они будут их расклеивать за спинами патрульных.
К Наде с гор спускался Толя Серебряков. Это был скромный и смелый юноша, скупой на слова, но отчаянный. Он средь бела дня входил в город, не минуя ни биржу труда, ни управу. Предъявив поддельные документы, официально зарегистрировался и до того осмелел, что выследил предателя Митина и чуть не застрелил его на глазах горожан, да помешало неожиданное появление патруля.
Толю инструктировал Становский, он запретил действовать. Только наблюдение, еще раз наблюдение...
Надя, получив такой приказ, рассыпала своих девушек вдоль Симферопольского шоссе. Девушки докладывали: столько-то танков прошло, столько-то прошагало солдат.
Толя запоминал все эти сведения и приходил в горы. Он думал, что приносил данные, без которых воевать нельзя. Да, информация была очень ценной. Однако куда с ней податься? Прямой связи с фронтом не было. Сведения поступали к нам, а мы пересылали их в штаб Мокроусова. На это уходила неделя...
Снова Толя Серебряков спускался в город, снова встречался с Надей, и снова все начиналось так, как начиналось раньше.
Отрядный разведчик Миша Горемыкин таким же образом ходил в Кореиз, в домик своего отца, который по явному недосмотру был определен как явочная квартира: место встречи подпольщиков с представителями отряда.
В Кореизе от мала до велика знали, что Миша ушел к партизанам.
И вот парня посылают на связь к собственному отцу.
Какая уж тут тайна, когда кореизские пацаны, случайно заметив Михаила, начинали горланить:
- Миша-партизан! Миша-партизан!
Миша идет на очередную связь с отцом. Он парень дисциплинированный, смелый. Куда как смелый! Когда неожиданно столкнулся в лесном доме "Холодная Балка" со здоровенным фашистом, то не растерялся, отбил пистолет, направленный на него, свалил немца ударом ноги и пристрелил. Второй фашист пустил было по нему очередь, но поторопился. Миша вывернулся, исчез. Пока фашист соображал, куда делся партизан, Миша выстрелил ему в голову.
Сумерки. Миша осторожно наблюдает за родным домиком, приземистым, крытым красной черепицей, замшелой от времени.
Но почему нет условного знака?
Вдруг увидел на соседнем дворе мальчишку, позвал.
Парнишка ахнул:
- Уходи! Твоих арестовали. И батю, и маму, и сеструху...
Двое суток Миша добирался до лагеря и пришел постаревший на десять лет.
Насильно согнали народ на ялтинскую набережную, в крытой машине привезли семью Горемыкиных и публично повесили. Мужчина, женщина и четырнадцатилетняя девочка качались на морском ветру не одни сутки.
Через страшные пытки прошла Надюша. В подвале гестапо она держалась мужественно, выгораживала подруг и сумела кое-кого спасти.
На смерть пошла смело. Они никого не предала, никаких секретов не выдала, а знала много. В ее руках были адреса тех, кто остался на подпольной работе...
Есть в Ялте люди, которые до сих пор не знают, что жизнью своей обязаны Наде Лисановой, восемнадцатилетней девушке, погибшей, но не проронившей ни слова...
Они добровольно остались в городе. Им сказано было: ждите сигнала, к вам придет наш человек и скажет, что делать.
Были такие, что честно прождали все 879 дней оккупации.
А есть случай парадоксальный. Недавно мы, бывшие партизаны, ходатайствовали о восстановлении в партии Евдокима Евдокимовича Легостаева. Он был оставлен для подпольной работы, в его домике, на окраине Кореиза, спрятали оружие: пистолеты, автоматы, взрывчатку, гранаты. Прямо арсенал целый.
Легостаев ждет связных, ждет месяц, другой, год ждет, а кругом полицаи, жандармы...
Легостаев ждал связных со дня вступления фашистов на Южный берег Крыма до часа появления войск Красной Армии в освобожденном Кореизе...
Ждал! Это легко говорится. Жил-то он вроде в камере для приговоренных к смерти. Вот откроется дверь, появятся палачи... Или случайность какая... Ведь могут склад обнаружить пронырливые мальчишки, которые, несмотря ни на что, играют в войну...
Человек поседел от такого ожидания. Он трижды перепрятывал свой опасный арсенал. Первый обыск - и ему виселица. Он мог покинуть Кореиз, в конечном счете закопав оружие, но не сделал этого, а следил за своим арсеналом, ухаживал, берег от порчи и дисциплинированно ждал.
Когда же пришли наши, то нашлись "умные" головы, которые на свой лад оценили поступок Легостаева. Они исключили его из партии за "пассивность". Правда, конечно, восторжествовала, но какой ценой!