Когда оживают Тени

Вот только не выдержала напряжения, страха наделать ошибок, вечных интриг, потерь. Сначала мать уступила мнению окружающих и отправила меня, шестнадцатилетнего мальчишку, в морскую академию – осваивать стратегию и тактику сражений, флотоводческую науку, правила хороших манер и искусство стихосложения. Затем отдала регентство двоюродному брату мужа Нолану, любезно предложившему помощь. И спустя несколько лет вновь полюбила, подала прошение на заочный развод, снова вышла замуж.

Нет, решение далось ей нелегко. Долго и искренне скорбела, оплакивая потерю. Горевала, когда стало ясно, что сын тоже куда-то запропастился. Но время мало-помалу зализало раны, и в какой-то момент в жизни Трисы появился Дакейн – немолодой, талантливый и в чем-то одержимый ученый. Именно одержимость и привлекла мать. Ведь отец отличался такой же увлекающейся натурой. А она слишком привыкла к роли той, кто поддерживает, вдохновляет.

Триса не могла знать, что меня направили не в академию, а совсем в другое учебное заведение. Как и о том, почему я покинул школу и не мог вернуться, скитался по Западному и Южному пограничью, скрывая настоящее имя. Не ведала, дышу ли, бьется ли мое сердце.

Терять кого-либо и жить дальше – вот что по-настоящему смело. Ощущая боль и пустоту каждый день, жить наперекор и вопреки. А не как те сопливые трагические герои, чуть что режущие вены, трусливо бегущие от страданий.

Когда живешь, случается, что пустота незаметно наполняется чем-то новым. Именно так и произошло с матерью.

Я знал, через что прошла, что пережила, чувствовала. Глаз и ушей в Таре хватало, сам изредка анонимно навещал столицу, наблюдал украдкой. А теперь, говоря откровенно, испытывал жгучий стыд за то, что нарушил ее покой: написал и попросил прийти, заставил терпеть презрительные взгляды, обсуждения, унижения. Дал ей осознать, насколько ошибалась, считая меня мертвым. Ведь сейчас ее терзали и иные сомнения. А вдруг и бывший супруг жив?..

Подло. Мерзко. Но пришлось открыться. Документы, что помог восстановить Фергюс, хороши. Но лучше, когда есть люди, способные тебя узнать и подтвердить личность.

Мысли и воспоминания почти на минуту заглушили голоса, и я очнулся лишь в тот момент, когда законник опять обратился к дяде:

– Нолан Мак-Моран, как брат усопшего вы ближе прочих в очереди на титул и грот. Но появление вашего племянника меняет дело. У сына лорда прав больше.

– Документы подделаны! – снова вклинилась тетушка. – Ормонда не видели в Таре много лет, и я не знаю, кто этот… этот…

– Леди, – поднял руки в знак примирения юрист, – прошу прощения, но удостоверение подлинно. Я распознал бы обман.

– Возмутительно! – повысила голос Орния. – Мы заслужили. Мы многие годы поддерживали дом. А теперь неизвестный молодчик пришел и сказал, что отберет наше дело и нашу честь, имя?..

– Законы Олдуотера на сей счет строги, – поджал губы нотариус. – Титул и имущество переходят от отца к сыну. А также обязанности, клятвы верности, долги. Конечно, есть нюансы в отношении жен и братьев, но потомки стоят на первом месте. Если желаете, подайте апелляцию. Но я бы на вашем месте не спешил. Есть прецеденты, когда наследники отказывались от титула лорда по тем или иным причинам.

– Да о чем вы говорите? – фыркнула тетя. – Никто в своем уме не станет…

– Орния! – перебил поток излияний жены дядя.

– Что?

– Уймись.

Нечто в голосе Нолана заставило тетушку прикусить язык. Какая-то интонация, намек.

– Ормонд? – вновь повернулся ко мне законник.

– Да.

– Спрашиваю для протокола. Вы заявляете права на титул лорда дома Мак-Моран?

Момент истины, как бы банально и пафосно ни звучало.

Наивный простак заговорил бы о родовой чести, долге, традиции. Циник ляпнул о богатстве и власти. Но ошиблись бы оба, потому что меня не волновало ни то, ни другое. Плевать я хотел на титул, красивые обращения, балы, интриги и вечную грызню за влияние. Тем более век прогрессивный, вытирать ноги о простолюдинов не так модно, как пару столетий назад. Деньги? Хм, не бедствую. Сумел найти дело по душе, имею неплохой доход. На старость точно хватит. Если доживу. Власть?.. Власть неволит, заковывает в цепи так же верно, как и тех, над кем властвуешь. А я привык к свободе. Вошел во вкус. Нравится странствовать, жить то тут, то там, легко перебираться с места на место. Тогда родовая честь, долг, традиции?.. Нет. Пустой звук. Слишком долго я прожил вдали от подобного, никто не успел вбить в голову высокие идеалы.

Сейчас бы встать да уйти, послать в пекло дядю, титул, ту судьбу, которую избегал многие годы. Но едва подумал, как накатила волна удушающей боли. На миг почудилось, что глаза выгорели изнутри, к горлу подкатила тошнота. Тихие шепотки в сознании обрели плотность, а тени кабинета ожили, зашевелились.

Одна выползла из-под тяжелой портьеры и настороженно остановилась, будто принюхиваясь. Вторая мягко скользнула из угла на высокий сводчатый потолок, зацепилась за медный крюк у стены и нахально ухмыльнулась. За первыми ожили остальные, сумрак сонно колыхнулся, как грязная жижа.

Лишь огромное усилие воли и выдержка позволили не измениться в лице, не дрогнуть. Впрочем, приступ вскоре пошел на спад – предупреждение, легкий игривый укус, а не пощечина. Я чуть заметно перевел дыхание и сказал:

– Да.

Встал и, мельком подметив, что тени опять засыпают, медленно повернулся. На меня смотрели десятки глаз, вокруг мелькали лица: скучающе-равнодушные, надменные, удивленные, злобно-раздраженные, старые и молодые, красивые и не очень. Многих присутствующих действительно я видел впервые – четвероюродные дяди и тети, деды и бабушки, многочисленные племянники и племянницы, их братья и сестры, жены, мужья, шурины, свекрови и тещи. Поразительно. Не знал, что у меня полно родни.

Кажется, на лице отразился призрак насмешки, ибо многие скривились, будто проглотили нечто кислое. И в наступившей тишине особенно громко прозвучала чеканная фраза Нолана:

– Оставьте нас.

Немолодой толстый мужчина у стены поднялся со стула, посмотрел на дядю, вздохнул и ушел. За ним просеменила высокая старуха в глухом черном платье, порывисто выскочила миловидная рыжеволосая девушка.

Люди удалялись. Сначала поодиночке, потом целыми семействами. Кто-то с неловкостью, бочком по-крабьи, пробирался у стены, будто застигнутый на месте преступления. Кто-то раздраженно раздвигал стулья, топал ногами и бормотал ругательства под нос. Иные заискивающе улыбались, с надеждой таращились на Нолана. Завязать бы разговор и предложить услуги, выразить поддержку новому лорду, приобщиться… хм, к ценностям.

Но не выгорело, не срослось. За дядей стоят деньги и торговые партнеры, знакомства, готовые связи. А я рыбка донная, что из себя представляю, неизвестно. Таким образом, как минимум половина родственников выждет, когда будет сделан первый ход. Вторая – когда кто-то споткнется и совершит ошибку.

Спустя пять минут кабинет нотариуса остался почти пустым, за исключением юриста и безмолвного монаха-судьи. Остались и Триса с Дакейном, Нолан и Орния с детьми.

Мой взгляд столкнулся с взглядом матери, и в груди опять екнуло, а к горлу подкатил удушающий комок. В ее глазах и верно плавала смесь боли, вины, страха, упрямства, любви и надежды. Смесь густая и жгучая.

Несмотря на возраст и редкие седые пряди в волосах, она оставалась изумительно красивой. Одета в строгое платье без излишеств, но именно этой подчеркнутой простотой она затмевала многих разодетых в пух и прах. Все дело в ее врожденном аристократизме: утонченности, хрупкости и вместе с тем внутренней энергии.

«У отца не было шансов, – мелькнула мысль. – Как и у отчима».

Дакейн сидел тут же, обнимал мать за плечи, нежно, но крепко. Словно пытался закрыть собой, защитить, уберечь. На меня смотрел с неким отстраненным любопытством, открыто и беззлобно.

Он походил на университетского преподавателя. Немолодой и седой, с интеллигентным лицом, бородой клинышком. Образ дополнял опрятный, в крупную коричневую клетку, но безнадежно вышедший из моды костюм да толстые роговые очки. И лишь где-то за их стеклами, в глубине зрачков, затаились проблески, что бывают у человека, способного пожертвовать чем угодно ради утоления жажды знаний.