История того мира

– Ты где?

– Я в гостинице «Узбекистан».

– Этаж.

– Седьмой.

– Выйди в холл на своём этаже и жди меня. Буду через пятнадцать минут.

– Вы не могли бы с собой йод и бинт захватить?

– Жди.

Выбор сделан. Оставляя за собой кровавый след, я поплёлся в холл. К счастью (ведь я в одних трусах, да своей идиотской шапочке) он был пуст. Осторожно, чтобы не запачкать диван кровью, я присел на его краешек.

Ровно через четверть часа в холл влетел Шапиро. Одного взгляда на меня ему достаточно, чтобы всё понять.

– Что, маленькие узбечата? – на бегу спросил он.

Я кивнул головой.

– Пошли! – скомандовал он.

Мы подошли к номеру, и Шапиро с силой распахнул дверь. Гурьба человечков, увидев его, сразу отпрянула от двери назад. Он сдвинул густые брови и как-то очень страшно посмотрел на них, мне даже показалось, что глаза его при этом начали светиться каким-то ярко-голубым светом. Человечки, задрожав, попятились. Потом, очень быстро, словно хорошо тренированные солдаты, построились в колонну по одному, и строем, маршируя в ногу, отправились под кровать, где таинственным образом и исчезли, все до одного.

Мы вошли в номер. Шапиро помог мне обработать потыканные микрокинжалами руки и ноги. Порезы оказались неглубокими, но достаточно болезненными.

– Одевайся, собирай вещи, и пошли ко мне, – распорядился он. – Тебе здесь оставаться нельзя.

От гостиницы до Алайского оказалось минут десять-двенадцать быстрым шагом. От Алайского до дома Шапиро – ещё пять минут. По дороге я спросил его:

– А что было бы, если бы я позвонил Саид-аке?

– Слово «Саид-ака» не склоняется, – ответил он.

– Запомню. И всё-таки?

Он резко остановился, посмотрел на меня своими глазищами, и медленно произнёс:

– Наутро в номере нашли бы окровавленный, порезанный на кусочки труп.

Шапиро жил в старой, обветшавшей трёхэтажке, на первом этаже. Мы вошли в дом. Обстановка в его квартире была простецкой, даже, я бы сказал, какой-то деревенской. В зале детишек мал мала меньше, такие же чернявые и глазастые, как и он, да жена, молодая женщина с дикими глазами и грацией кошки, в старом залатанном домашнем халате. Одни из детей уже спали, другие творили тартарарам. Шапиро прикрикнул на них, они тут же угомонились.

– Неси раскладушку, Тамара, – приказал он жене.

Она послушно приволокла синюю брезентовую конструкцию, явно произведённую ещё в советские времена.

Шапиро разложил её в углу, взял выцветшее покрывало, и повесил его на верёвку, протянутую от одной стены угла, до другой.

– Ложись, – указал он на огороженный для меня угол, – и постарайся заснуть. Завтра утром говорить будем.

Шапиро разбудил меня в девять утра. На столе стоял завтрак – макароны. За завтраком он вдруг спросил меня:

– За сколько ты из аэропорта до Алайского доехал?

– За тысячу рублей.

– Рублей?

– Да. Ну, таксист попросил пятьдесят тысяч сумов, но их у меня не было. Тогда он сказал, что по курсу это будет тысяча российскими рублями.

Шапиро расхохотался:

– Этот прохвост надул тебя дважды! Доехать от аэропорта до Алайского стоит от силы пять тысяч сумов, а не пятьдесят. А тысяча российских рублей, это куда больше, чем пятьдесят тысяч узбекских сумов.

– Ну, пусть выпьет за моё здоровье хорошей узбекской водки, если таковая имеется, – равнодушно ответил я.

– Вообще-то ему семью кормить – пятеро детей; и старшему сыну на свадьбу откладывать. Впрочем, плохих очков, он всё равно за это отхватил.

– Евгений, вы и есть мой Незасвеченный?

– Собирайся, пройдёмся, – ответил он.

Мы вышли из дому, зашли на Алайский, в тот уголок, где нелегально меняют валюту, я купил ещё сумов.

Потом он долго водил меня по ташкентским улицам, рассказывая о старом Ташкенте, о Ташкенте 70-х, 80-х, 90-х. О том, как в начале двухтысячных город стал стремительно перестраиваться. Говорил о том, что новый Ташкент, конечно же, стал очень красив, роскошен, но с печалью сетовал на, то, что вместе с этой перестройкой из города ушла его душа…

Мы прошли по мосту над какой-то рекой, аккуратно одетой в бетонную набережную (Шапиро сказал, что это канал «Анхор»), спустились с него вниз, двинувшись вдоль канала. Пройдя немного, мы присели на скамейку недалеко от воды, и Шапиро спросил меня: