Страница 50 из 79
Американцы вроде как не сразу врубились.
То ли английский у Никиты был недостаточно бегл и лексики у него недоставало, чтобы адекватно выразить тонкую мысль во всей палитре нюансов... то ли американцы были тупыми и пьяными.
Однако, сидеть за столом в шапках, как говорила их домработница Паша, значило для русского человека только одно - в шапках за столом сидят только басурмане.
А теперь вот еще и американские педики, что, по всей видимости, одно и то же!
- Пидорасы вы, вот вы кто, - по-русски говорил Никита американцам.
А те скалились и гоготали, ничего не понимая.
А потом на выходе из клуба кто-то дал ему по голове.
Чем-то тяжелым.
И он еще не сразу потерял сознание.
Он помнил, как его засовывали в багажник.
Кулем.
Тяжелым кулем.
И как бывает в детских кошмарных снах - хочешь закричать, а язык тебя не слушается, и хочешь побежать, а ноги и не бегут!..
Кто-то вошел.
Кто-то так тихо вошел, почти неслышно, но Никита почувствовал.
- Уже не спим? Уже проснулись и притворяемся, мистер Захаржевский! - чисто по-русски сказал чей-то голос.
Молодой голос.
Никита поморщился, изображая естественную реакцию недовольства напрасно потревоженного человека.
- Не спим! - торжествуя, заключил голос.
- Вы кто? - спросил Никита, размыкая глаза.
Над ним склонился один из давешних педиков. Только теперь на нем была не кожаная куртка с заклепками и молниями, а белый больничный халат, надетый поверх добротного костюма и белой крахмальной сорочки, подвязанной модным галстуком.
- А где второй пидорас? - спросил вдруг Никита.
- А второй, как вы изволили выразиться, "пидорас", уважаемый мистер Захаржевский, его имя, кстати, Дервиш... мистер Дервиш... мистер Джон Дервиш... Оно вам ничего не говорит? - Первый внимательно посмотрел на Никиту. - Его зовут Джон Дервиш, и он сейчас занят кое-какими важными делами.
- А вас как зовут? - спросил Никита.
- Пардон, забыл представиться, меня зовут Роберт.
- Роберт, это первое или второе имя? - спросил Никита.
- Меня зовут просто Роберт, - настоятельно повторил педик.
Никита отвел скошенные на визитера глаза и уставился в потолок.
- Кто вы и зачем меня сюда привезли? - спросил он устало.
- Всему свое время, мистер Захаржевский, всему свой час, а пока - поднимайтесь, вас ждет горячая ванна, бритвенный прибор, легкий континентальный завтрак и процедурная медсестра...
- А медсестра зачем? - поинтересовался Никита.
- Вы больны, уважаемый мистер Захаржевский, у вас серьезные проблемы со здоровьем, и вам необходимы процедуры, которые назначил вам врач.
- Я не болен, и мне ничего не назначали, - возразил Никита.
- Не надо спорить, тем более, что вы не просто не правы, но ваша неправота усиливается отсутствием у вас какого-либо права возражать, здесь никого не интересует ваше мнение, что вы о себе думаете - больны вы или здоровы, здесь решаем мы - здоровы вы или больны...
- Я в сумасшедшем доме? - поинтересовался Никита.
- Хуже, - ответил первый. - Вы в доме Мак-Рэшли, вы у себя дома, мистер Захаржевский...
В детских сексуальных фантазиях Никиты образ "медсестры" отнюдь не фигурировал в ореоле таинственно волнующих и манящих женских воплощений, как у большинства его сверстников, а потому и не ассоциировался с понятием секса. К медицинским сестрам Никита был, мягко говоря, индифферентен.
Но даже если б Никита и носил на себе не смытый к сорока годам грех подростковых вожделений к школьной фельдшерице, то при виде местного медперсонала любым трепетным воспоминаниям тут же пришел бы конец.
В сестрице были все сто девяносто сантиметров роста, и на белоснежном крахмале форменного халата, в том месте, где у женщин бывает грудь, у нее был приколот бадж, удостоверявший, что она "нерс" и что кличут ее Ингой.
- А вы случайно не служили под началом штандартенфюрера Менгеле? - поинтересовался Никита, уставившись на массивную в пол-лица челюсть и руки, крупные, как у фламандского дровосека.
- Нет, не служила, - ответила Инга, сдирая пластиковую обертку с разового шприца.
- Что будете колоть? - поинтересовался Никита.
- Что доктор прописал, шесть кубиков галоперидола, деловито отвечала медсестрица, надламывая острую стеклянную горловинку большой ампулы и наполняя шприц.
- Куда? - спросил Никита.
- Ложитесь на живот и приспустите брюки, - ответила Инга...
- Если немного усилится слюноотделение, - сказала она, прибирая за собой обертки и стекляшки, оставшиеся после процедуры, - не пугайтесь, это скоро пройдет... И вообще, все скоро пройдет...
- All things will pass away, - повторил про себя Никита и вдруг почувствовал себя необычайно беззаботным.
- Как мироощущение? - спросил его вошедший в комнату Роберт-Роберт.
Инга все еще топталась в комнате, прибирая в чемоданчик последние следы галоперидоловой терапии.
- Жду повышенного слюноотделения, - ответил Никита, поджидая, покуда выйдет медсестра. - Откуда вы набираете медперсонал? Война с Гитлером уж пятьдесят три года как кончилась, а у вас откуда-то еще берутся такие экземпляры... В каком она звании? Унтершарфюрер?
Роберт-Роберт ухмыльнулся, похлопал Никиту по плечу и сказал, присаживаясь на краешек кровати: - Скоро вам станет совсем хорошо и никакие проблемы не будут вас мучить, а пока... а пока давайте поговорим о вашем блестящем будущем, и, покуда не пришел мистер Дервиш... Джон Дервиш - не забыли? пока он не подошел, я вам кое-что постараюсь объяснить.
Никите, и правда, стало очень покойно на душе. И никуда не хотелось ехать. Никуда не хотелось идти.
- Это очень хорошо, что вы стали интересоваться своей родословной, господин Захаржевский, - начал свой спич мистер Роберт-Роберт.
Никита чувствовал себя чертовски уютно и комфортно. И даже слюни во рту, которые все время приходилось сглатывать, не беспокоили. Ему хотелось свернуться калачиком и лежать... лежать, покуда Роберт-Роберт рассказывает ему свои сказки...
- Но нас, мистер Захаржевский, но нас заинтересовали не ваши, безусловно, замечательные предки, а ваши ныне живущие и здравствующие родственники, - говорил Роберт-Роберт. И слова его доносились как-то глухо-глухо, как если бы у Никиты заложило в ушах.