Страница 30 из 81
И вереском поросшие холмы... (1956-1970)
(1)
Дорога пошла на спуск в долину. Трасса змеилась между холмами вровень с проплывающими мимо облаками. На поворотах открывался город, видный как на ладони. Он уютно разместился внизу, у подножия сине-сиреневых гор, будто свернулся в комочек на дне гигантской чаши бухарского фарфора. Сквозь облачность пробился самолет, нарушая небесную тишину низким ревом моторов. Ничтожно маленький, он набирал высоту, устремляясь все выше и выше, над се дыми вершинами гор, упирающимися макушками в небо. По вектору его движения Скавронский определил район аэропорта и, отсчитывая знакомые кварталы, нашел взглядом крышу своего дома.
В груди сладко защемило, и его захлестнула теплая волна нежности при мысли о тех, кто его там ждет. Все ею существо устремилось к встрече, опережая колеса старенького деповского "газика". Антон Адамович заметно повеселел. Дорогой он все больше молчал, был необычно хмур, видно, думал о чем-то тяжелом.
Таким Пирата видел разве что Мирзо. Как настоящий шофер, он знал о людях так много, что иной писатель позавидует. Только он никогда бы никому не рассказал и сотой доли того, что знает.
Кто, например скажет, почему так прозвали его шефа? А ему доподлинно известно. Он хорошо помнит, когда в пятьдесят шестом приехал молодой инженер Скавронский. Бабы из отделения дороги прохода не давали: "Кто такой? Откуда? Женат?", и только в последнюю очередь: "За что сидел?". Судимостью здесь никого не удивишь, Душанбе, наверное, с самого основания был ссыльным городом.
Правда, у руководства "железки" документы Антона вызвали определенные опасения. Посидели - порядили, Антон наверное ни слова не понял, что его судьба там решается, да и отправили в Вахш на узкоколейку. Скавронский только плечами пожал: "Это же прошлый век".
Начальство Сталинабадского узла железной дороги наперебой стало втолковывать ему значение внутриреспубликанских перевозок, однако Антон прекрасно понимал, что причина кроется в крайней экономии средств.
Он делал вид, что внимательно слушает каждое слово, а на самом деле пропускал мимо ушей всю идеологическую трескотню о великой задаче строительства каскада электростанций и запоминал только то, что относилось непосредственно к Вахшской долине, так нуждающейся в орошении. Но, к сожалению, ничего по-настоящему нового он так и не услыхал.
В долине очень жарко, и земля, не защищенная тенью растительности, трескается в палящих лучах солнца. Канцелярский язык, которым начальник дороги Холов рисовал планы покорения водной стихии, не вязался с таким реками, как Сырдарья и Вахш. Они неслись со скоростью курьерских поездов с огромной высоты, захватывая в свои бурные потоки свирепые горные ручьи и реки, переполнявшиеся талой ледниковой водой. Все они представлялись Антону живыми, непредсказуемыми демонами, укротить силу которых не во власти человека и чего от них ждать потом - одному Богу известно.
Звучали речи о значении и размахах строительства, о городе будущего Нуреке, об огромных физических и материальных затратах на него, а прошлый опыт подсказывал ему, что ввод в строй первых агрегатов Варзобской, а позже и Кайракумской электростанций совпал со сроками только на голом "энтузиазме" ссыльных. Строительство то застывало, то шло авральными темпами в зависимости от финансирования. В баланс всегда укладывались со скрипом. В центре выбивались средства, но по дороге они таяли, как лед в жару.
Эксплуатация плотин должна было не только на поить иссохшие земли. Гидроэнергетика решала львиную долю проблем развивающейся промышленности. Вахшский азотно-туковый комбинат, энергохимкомбинат в Яване, Регарский алюминиевый завод становились стратегическими объектами союзного значения, не говоря о том, что афганский шах по-соседски готов был платить валютой за электроэнергию. Слушая Холова, Антон думал о судьбах людей, силами которых ведется строительство. Наверняка большинство из них - такие же, как он, раскиданные по белу свету могучей карательной рукой государства.
В Вахш Антона отвез Мирзо. Они с самого начала почувствовали друг к другу симпатию, которая только крепла по мере того, как продолжалось общение.
Вахш показался Антону кишлаком уездного пошиба. Здание станции напоминало латаный-перелатаный скворечник. Сам поселок с низкими глинобитными мазанками и висящими над их входом фабричными половичками не вязался в представлении Скавронского с нормальным жильем. Многочисленные керосинки распространяли вонь сгоревшего топлива и прогорклого масла. Наверное, так начиналось всякое строительство. Остатки железнодорожных бараков ему приходилось видеть на многих участках Транссиба. Были они и в Новосибирске. Ему не привыкать было к убогой нищете, сопровождающей всякое грандиозное начало "новой эры". Главное, что почувствовал здесь Антон, это живое дыхание времени. Поселок суетился, хлопотал, как растущий детский организм.
Во всем ощущался задор, даже в ярком осеннем небе. Воскресный день был по-праздничному красочным и цветастым. По всему поселку разбежался базар, Антону даже показалось, что он напоминает лоскутное одеяло, выставленное на продажу. Мирзо останавливался возле каждого прилавка, и Антону неловко было смотреть, как приятель торгуется по мелочевке.
- Да ты не понимаешь! Без торга какой интерес?
С безразличным видом, приглядываясь к расставленным прямо на земле деревянным блюдам, черпакам и прочей посуде, Мирзо брал предметы в руки, долго крутил, скептически постукивая по донышкам, стенкам и, качая головой, ставил на место. Если же цепкий взгляд Мирзо выхватывал в нагромождении всяческого скарба то, что стоило покупки, завязывалась беседа, нередко переходящая в самую настоящую склоку. Антон не знал, куда себя деть от стыда. Что удивительно, каждый раз Мирзо и продавец расставались по-дружески, зазывая друг друга в гости.
Наконец, сделав несколько покупок, Мирзо привел Антона в сапожную лавку и тепло поздоровался с пожилым мужчиной в костюме и тюбетейке, неторопливо прилаживавшему новые каблуки к детским ботинкам: