Страница 28 из 81
Хватаясь за его брючины, она целовала его, Антон барахтался, вырывался из этих объятий, разжимал цепкую хватку на своем запястье. Чтобы не потерять равновесия и не упасть тут же, он отшвырнул ее от себя. Людмила упала на проталину, распласталась и громко завыла, как скаженная.
Скрюченные пальцы скребли талую землю. Антон застонал, отвернулся. И в этот момент увидел в своем окне распахнутые глаза Наташки, с ужасом взирающую на всю эту сцену. Поймав его взгляд, она резко уткнулась в книжку, обхватив голову руками.
- Встань, Люся, прошу тебя, встань. Что же ты с собою делаешь?
Люська перехватила его искоса брошенный на окно взгляд. Медленно поднялась, приговаривая злым шепотом:
- Ах, вон он че... То ли че ли у тебя уже новая подстилушка? Глядь-ка, совсем новенькая, прямо-таки от сиськи отлученная. Ну че попало!
- Что ты городишь?
- Мне че теперь городить-то? Только и она пусть, как я, проклятая будет. - Люська швырнула в окно ком земли. - Тогда поймешь, зачем к тебе приходила.
Она смачно плюнула ему под ноги и пошла со двора, чуть покачиваясь, хватаясь руками за штакетины забора. Ни разу так и не обернулась. Догонять, извиняться неизвестно за что? Он провел ладонью по лицу, как если бы и оно было оплевано, тяжело вздохнул. Сам виноват...
Как только Людмила скрылась в переулке, Антон подошел к водопроводной колонке, засунул голову под струю ледяной воды. Но дурной осадок от встречи все же остался. С потерянным видом он вошел в дом.
- Ты что такой мокрый? - всплеснула руками Ревекка Соломоновна и тут же съязвила: - Я и не заметила, что дамочка с собой ушат прихватила. Иди утрись.
Сама она проскользнула в сени. Антон услышал, как за спиной скрипнули петли входных дверей. Он внимательно смотрел на Наталью. Что она видела?
При всех обстоятельствах, вряд ли девочка поделилась бы своими впечатлениями с ним. Она была и без того стеснительной, что нередко затрудняло их занятия. Жила с матерью и сводной сестрой в доме Ландманов еще со времен эвакуации. Отец, морской пехотинец, погиб в Кронштадте, чуть ли не в первые дни защиты Ленинграда. Родившуюся дочь так и не увидел. Наталья знала о нем по рассказам, давно превратившимся в легенду. Замотанная работой и детьми, мать личной жизни так и не устроила. Старшая сестра воспринимала младшую с ревнивым чувством постоянного соперничества.
Ни одной из них Антон предпочтения не отдавал, обеих по случаю баловал, возился, придумывая всяческие игры, шарады, когда девчонок оставляли на него. Наталья, пока была помладше, росла сорванцом. Куда с большим удовольствием училась свистеть по-разбойничьи в четыре пальца да кидать в нарисованную на двери мишень столовые ножи Ревекки Соломоновны. Антон был для нее непререкаемым авторитетом. Старшая Лиза посмеивалась над сестрой, подначивала, наверное, потому Скавронскому иногда казалось, что Наташка немного побаивается его.
После того как она буквально на глазах вытянулась, в ней появилась смешная застенчивость, будто она испытывала неловкость от своих выпирающих коленок на длинных ногах и худых ручонок, непослушных, не подчиняющихся ей. Она без конца что-нибудь плела, не зная, куда их девать. Кисти китайской скатерти, сохранившейся у Ревекки, наверное, со времен потопа, постоянно заплетались в косички.
Но сейчас ее прозрачные руки были сжаты в кулачки.
- Ну что? - Антон устало опустился на табурет рядом с нею. - Перевела?
- Ни строчки... - неожиданно призналась Наташка. - Я не туда смотрела.
На щеке появилась забавная ямочка улыбки. Не покривила душой... Антону стало приятно и светло. В этот момент он больше всего хотел спрятать маленькую Наташку, укрыть, чтобы не коснулась ее уличная грязь, чтобы слова Людмилы не задели ее детской чистоты.
- А слышала что-нибудь?
- Не-а. - Она быстро замотала русыми косами из стороны в сторону, Антон успокоился, хотя лукавинка в ее глазах и улыбке проскользнула.
Сосредоточиться на уроке он уже не мог, до и по всему было видно, что Наталью не соберешь, не сконцентрируешь внимание на занятиях. Антон шутливо нахмурился и, как проделывал когда-то с ним дед Александр, раскачал Наташку вместе со стулом, ревя нараспев грозным басом:
В душных тавернах Тарсуса,
Разбив ледяные на сердце торосы,
Пьют виски за синее море
Хмельные от штормов матросы
Пьют джин, запивая мадерой,
Сорвав все концы от причалов,
Чтоб так же на суше не в меру,
Как в море, волна их качала.
С матросами сидя у стойки,
Мы пьем за бескрайние дали,
Чтоб горя не знали красивые польки,
Чтоб мы, белорусы, не знали печали.
Трезвее синеющей льдины
Нам бармен подносит стаканы.
- А что тебя, парень из Гдыни,
Загнало в далекие жаркие страны?
- А что тебя, друг из Полесья
Загнало в глухие пустыни?
- Чужая тоска в поднебесье,
И зов в облаках журавлиный...
Над Андами кондором взмыть бы,
Промчаться над джунглей грозою,
Но где б ни витать и ни быть бы,
Чтоб выпасть у дома росою.
Девочка затаила дыхание. Широкие глаза смотрели мимо Антона, далеко, в пространство за окном, она размечталась, странствуя где-то в сумерках. Вдруг, заметив на себе его изучающий взгляд, встрепенулась как испуганная птица, смутилась, зарделась румянцем, покраснев до мочек ушей.
- Вот бы - в жаркие страны... - как оправдываясь, сказала она.
От этих слов на Антона навалилась такая тоска, что захотелось напиться, ничего не помнить, не думать о потерянном доме. Чуткая Ревекка Соломоновна заметила его изменившееся настроение и, проводив после ужина девочку в свою половину дома, ненадолго задержалась, зацепившись языком с ее матерью. Вернулась она с бутылкой вишневки.
- Что-то я как простуженная сегодня. Давай-ка приложимся. Уважь старуху.
Она еще посуетилась, накрывая нехитрую снедь. Нагрела вино до закипания, бухнула туда сушеных ранеток и чего уж там еще, Антон не видел, однако получился знатный глинтвейн.
После первого же стакана вдохновенность Антона резко увяла. Скавронский рухнул на свой узенький диванчик и забылся в сладкой дреме. Вроде Ревекка еще долго не спала, жгла масленку в своем закутке, что-то шептала, мерно раскачиваясь взад вперед.