Страница 46 из 73
- Права...
- А раз права, так поцелуй меня крепко-крепко... Стой! Погоди! Сначала давай одну вещь порешим, а потом уж так гулять будем, Акимушка, как никто еще не гулял... Слушай меня, сокол мой. Пойди сей час и выгони татарку эту прочь. Беду она принесла в нашу станицу. Не место здесь ей. Пусть идет, куда хочет. А после приходи за околицу...
Акимка так быстро вскочил на ноги, что даже плечом девку ударил.
- Вот оно что! Вот что ты замыслила! Вот что тебе надобно! Айшат ведьмой кличете, а сами ведьмы и есть. Что же она вам сделала всем? За что вы ей зла желаете?
- За что? Что она сделала? - Агафья вскочила на ноги и уперла руки в бока. - Да она жениха моего отбила! А отбив, погубила, оставила без роду, без племени! Может, нет уже моего сокола-Фомушки на белом свете? Ведь чечены тело его мертвое хоронить не будут! Надругаются и выкинут собакам... Никого мне, кроме Фомушки, не надобно... Слышишь? Никого...
- Что же ты мне погулять предлагала?
- А пойди ж ты, черт паршивый, к своей чеченской змее под колоду! Молись с ней басурманскому Богу! Рожай с ней чеченов-змеенышей! Что стоишь? Пошел прочь, мертвяк!
Два раза за вечер прогнали девки бедного Акимку. И чеченка, и казачка. Куда идти казаку? Там - Терек, там - ногайские степи.
Подумал Акимка, зашел домой, снарядился, вывел коня.
- Опять на кордон собрался? - спросила мать. - Что так скоро? Не погулял, не отдохнул?
Спасибочки, мамаша, уже нагулялся. Хорошо нагулялся. Теперь от гулянки отдыхать буду. Айшат привет передавай. Впрочем, ничего ей не передавай. Обойдемся. Еще как обойдемся...
* * *
Такого завала с учебой у Мухина еще не было никогда. За все четыре года учебы в институте еще никогда он не был так близок к катастрофе. Первый экзамен по расписанию - через пять дней, а в зачетной книжке на том месте, где у некоторых счастливчиков уже стояли горочкой пять, а то и все положенные в эту сессию шесть зачетов, у Мухина была пугающая пустота. Даже при самом благоприятном стечении обстоятельств получить все допуски до первого экзамена он никак не успевал. И никогда еще Лешка не чувствовал себя так отвратительно. Ощущение было, как от предчувствия неминуемого падения в темную бездну с громадной высоты. И не за что ухватиться. И неоткуда ждать протянутой спасительной руки. Это гадостное ощущение усиливалось еще тем фактом, что в таком положении Мухин оказался один в группе. Толстый Пашка и Гендос еще вчера защитили свои проекты по организации и планированию и сейчас, в эту минуту, сидели в общежитии и передирали прошлогоднюю "болванку" курсовой работы по экономике, все увеличивая и увеличивая разрыв между ними и бедным Лешкой Мухиным. С их стороны в этом, конечно, не было никакого предательства, но тем не менее Леха сильно обиделся на друзей, как будто они были виноваты в том, что у него беспрецедентный завал, как будто они по долгу дружбы обязаны были тоже, как и он, ничего не делать для своего спасения и тихо идти ко дну. Беда была еще и в том, что Муха просто не знал, за что хвататься. Поезд, казалось, уже действительно ушел. Поэтому любая дерготня и хватание за тот или иной учебник или пособие казались бессмысленной суетой утопающего. Хотелось есть.
- Так, чем там сегодня мамаша кормит? Ага, котлеты, это хорошо. И баклажаны. Неплохо, неплохо.
Леха сделал два больших бутерброда с холодными котлетами, достал из специального углубления в дверце бутылку "клинского" - папаша да простит! Отхлебнул прямо из бутылки. Медленно жуя, включил телевизор.
Министр иностранных дел Иванов назвал последнее заявление Дональда Рамсфельда опасным и не располагающим к урегулированию конфликта....
Муха еще раз хлебнул из горла и вспомнил, как вчера у Герки в мастерской он впервые попробовал марихуану...
Были Левка, толстый Пашка и Гера.
Говорили о евреях и о родительском долге...
- Ну не знаю, не знаю, - Лева отложил в сторону гитару и, достав из нагрудного кармана своей джинсовой куртки малюсенький сверток, вроде тех, что продают в аптеках во время эпидемии гриппа, принялся его разворачивать. - Может, и правильно что-то из того, что ты, Гера, говоришь, но мои предки меня любят, и это точно. - Он взял папиросу, выдул табак себе в руку и, высыпав туда же из аптечного сверточка серо-зеленый порошок, стал двумя пальцами тщательно перемешивать содержимое ладони. - Может, оно это и правильно, но мои предки меня любят. И если я бы был инвалидом, они бы за мной ухаживали до самой своей смерти. - Лева ловкими заученными движениями стал набивать табак обратно в папиросную гильзу. - И не бросят никогда, и последнее отдадут, я правильно говорю, Мухин?
Леха не ответил, задумавшись о своем, о родителях, которые просто сотрут его в порошок, если он завалит эту сессию, если его, упаси Бог, вытурят из института...
После длительных манипуляций по набиванию, скручиванию и смачиванию слюной в Левкиных пальцах оказалась длинная папироса-самокрутка, которую он, зажмурив глаза, нежно принял губами и, обильно попыхивая, тщательно раскурил. Сделав три глубочайшие затяжки и задержав дыхание, Лева молча протянул самокрутку Герману. Тот тоже закрыл глаза и взял ее как-то по-особенному, не как обычно держат папиросу, а двумя пальцами снизу большим и указательным. Когда Герман затягивался, он откидывал голову назад, глубоко, до самого донышка желудка вдыхал дым с запахом сенокоса и медленно-медленно выпускал его ноздрями. Тоже сделав три затяжки, и так же ничего не говоря, Герман протянул папиросу Мухину.
И ничуть не удивившись, как будто не в первый раз, Мухин, откинув назад голову, стал затягиваться, попыхивая, вдыхая и выдыхая.
- А ведь все же они родили тебя, Гера. Родили и вырастили. От этого ведь ты не откажешься, - сказал Лева, вновь берясь за гитару.
- Во-первых, я их об этом не просил. Это было их личное дело, родить меня или не родить. Это была их, если хочешь, добровольная прихоть! Они ведь не знали, что у них получится. Они ведь даже пола моего не предполагали. Им просто хотелось ребенка. И благодарить их за это не стоит. Они ведь для себя рожали, а не для меня. Меня ведь тогда не было как личности. Ну а что до того, что они меня вырастили и выкормили, так это тоже все было не для меня, а для них же самих. Ребенок в доме - это что-то вроде игрушки для взрослых, как поросенок в кулацком хозяйстве. И все эти английские школы, и фигурные катания, и учителя музыки - это тоже делается не для ребенка, а для удовлетворения родительского тщеславия. Чтобы было, как у всех. И за это тоже не следует им кланяться. Ты уж извини меня, старина, но ты просто жлоб с крестьянской философией и традиционным для городского мещанина низким потолком мышления, выше которого тебе никак не подняться.