Страница 33 из 73
И она резко вставала и, озираясь, не подсматривал ли кто за ней, спешила назад в село, на развалины.
Глава 8
...Сядь, мой ворон, над могилой,
Вздох мой праху передай;
А потом к подруге милой
В древний терем ты слетай!
Если ж грозный рок жестокий
Мне судил ее не зреть,
Ворон! Из страны далекой
Для чего назад лететь?..
В.И.Карлгоф
Надтеречная линия никогда не слыхала такого. Чтобы казак из ревности к пленной чеченке застрелил офицера и теперь прятался по лесам и горам, как дикий зверь! Может, какая старинная песня накликала? Только и песен таких никто не помнил. Может, бабка Серафима скажет, откуда надул ветер такую лихость в станицу Новомытнинскую? Или дед Епишка по ломоте в старых костях определит?
Только и без бабкиных примет и дедкиных болячек известно, чья это черная ворожба. Вот она, окаянная, стоит, глядит на всех. А из глаз ее черная душа кажется! Смерть и разлуку она уже накликала, чего же еще ей надобно? Чем еще утолится змеиная ее душа? Кого еще заманит она в черную бездну своих глаз? Стоит, как правая, глаз даже бесстыжих не опустит!
Так уйди ж ты, супостатка! По-хорошему уйди! А по добру не хочешь? Так пропади ты пропадом, змеюга гремучая! Мало тебе казака самого лихого да офицера-барина самого богатого? Что же ждешь ты? Каких гостинцев тебе? Может, шашки казацкой? Только возьмет ли ее, ведьму, шашка простая? Гурда тут нужна заговоренная и молитва проверенная. А рубить эту нечисть надо крест-накрест, да кровь собрать до капельки, да сжечь ее на костре до полной луны. Иначе так и будут чернить души казацкие эти глаза окаянные...
Айшат, как могла, жестами передала первым встреченным ею казакам о происшествии на ручье. Нашли хорунжего, тот побежал к командиру батальона капитану Азарову. И только потом из станицы в указанном Айшат направлении выехал разъезд из офицеров и казаков. За ними покатила двуколка с доктором Тюрманом.
Скоро послышался стук колес и голос доктора. Двуколка въехала на околицу, и голос доктора теперь слышался отчетливо.
- Nous ne sommes que des pauvres voyageurs se sont egares dans ce pauvre bas monde*, Дмитрий Иванович, - говорил он своему собеседнику. - Вот и вы заблудились, любезный мой друг. Запутались среди этих детей природы... А они вас, голубчик мой, и слопали. Cur? Quomodo?** Как это случилось? Как вы оказались в том месте, где схлестнулись страсти этих туземцев? Что вам было до них? И медицина здесь бессильна. Никак нельзя вернуть все назад, исправить чью-то поспешность, случайность, Дмитрий Иванович. Наука бессильна! Бессилен ваш покорный слуга! Что я могу? Вообще, что я могу? Как мало я умею! Как мало умеет человек! Как мало он значит... Повозка доктора подкатила к дому хорунжего. Федор, услышав, что доктор с кем то беседует, выбежал навстречу с выражением надежды на простецком лице.
_______________
* Мы всего лишь бедные путешественники, заблудившиеся в этом жалком мире (франц.)
** Почему? Каким образом? (лат.)
- Господин доктор, неужто Дмитрий Иванович живы?! - закричал он.
- Что ты мелешь, дурак? - даже испугался доктор. - Какой там живы! Сквозное огнестрельное ранение грудной полости и почти мгновенная смерть!
- С кем же вы тогда... Это же никак невозможно-с! Это же Дмитрий Иванович! Но вы же разговаривали... С кем же тогда-с...
- Пойди прочь, дурак! Без тебя тошно. Все уже сказано. Ничего святого. Les barbares!* Вандалы! Пошел, дурак! Плачь по барину, плачь! Что ты можешь понять? И скорбеть вы не умеете, и чувствуете не то. Иди, плачь там...
_______________
* Варвары! (франц.)
Тело Басаргина положили на стол в комнате, в которой он жил. Федор сел в изголовье и впал в какое-то оцепененье. Казалось, он потерял все: разум, память, чувства. Доктор Тюрман хлопотал возле покойника делал какие-то записи, рвал очередную испорченную неожиданной слезой бумагу и начинал все заново.
- Не сиди так, парень, - толкнул он Федора. - Помоги-ка мне приподнять Дмитрия Ивановича. Вот так... Голубчика моего...
Теперь Федор, обретя способность двигаться, скрестил руки на груди и стал покачиваться, точно убаюкивая свое горе.
Разъезд вернулся под вечер. На дальнем кордоне им сказали, что какой-то казак перешел вброд Терек и ушел на чеченскую сторону, должно, в разведку. По всем описаниям это был Фомка Ивашков.
Казак Акимка тоже был в отряде, снаряженном для поимки беглеца. Он вспоминал детские тайники, где они хоронились с Фомкой, играя в казаков и разбойников-чеченцев. Когда разъезд проезжал рядом с этими местами, Акимка внутренне сжимался и желал только одного - чтобы Фомка ушел подальше, а не прятался здесь, в окрестных лесах. Узнав, что его друга уже нет по эту сторону Терека, Акимка сначала успокоился, что догнать его не удастся, но тут же представил, как Фомке будет опасно и трудно во враждебной стране, где смерть ждет его за каждым кустом, и загрустил. И тут Фомке не жизнь, и там ему смерть. И Акимка ничем не мог ему помочь.
Вернулись казаки, когда тени от пирамидальных тополей у дома Ивашковых пролегли через всю станицу и ушли в степи. Акимка хотел уже зайти к родным приятеля, чтобы успокоить их, чем было можно, но у дороги на камне увидел неподвижную женскую фигуру, закутанную в платок. Прямо в дорожной пыли валялись обрывки одежды, в канаву скатился полуразвязавшийся узелок.
- Айшат! - позвал Акимка.
Он поймал себя на мысли, что впервые произнес вслух это имя. И впервые же Айшат взглянула на него. Тут-то Акимка по-настоящему понял своего друга. Так понял, что сердце дрогнуло. На что казачки были глазастые и чернобровые, на что взоры их были горделивы и независимы, но смотреть так, как Айшат, они не умели, прожигать глазами душу не могли. Не было в этот раз во взгляде девушки ни злобы, ни ненависти. Смотрела она на Акимку, как олененок из кустов, маленькая лань. Без слез в глазах, но с трогательным ожиданием.
- Что же ты сидишь здесь, Айшат? Тоже переживаешь? - спросил Акимка и обозвал себя последним дураком. Разве не видит он, что девушку выгнали из дома, швырнув вслед небогатое ее имущество? Плевки, должно, еще не высохли на дороге, проклятья еще висели над околицей.
Он соскочил с коня, подобрал разбросанные вещи.