Страница 21 из 73
Из всех вновь прибывших лиц Муху прежде всего заинтересовала она.
Нет, заинтересовала - не то слово. Муха застыл, как током пораженный, дамочка оказалась похожа одновременно и на Галину Александровну Аринину, и на Шерон Стоун с Фэй Данауэй. Словом, на тот самый идеал, созданный его "больным", по словам Митрохи, воображением.
И тщетно искал он в гостье недостатки, пытаясь, как лисица из басни, убедить себя, что виноград этот зелен, то есть идеал не слишком идеален.
Она была той самой. Долгожданной.
И не только Муха почувствовал волнение при ее появлении.
В этой полутемной накуренной комнате стройная женщина в белых брючках как-то сразу "взяла". И уже не хотелось дописывать пулечку, о которой всю неделю мечталось на лекциях, и уже не интересно было слушать анекдотцы толстого Пашки...
Все из своих углов уставились на белые брючки и вырез в белом жакете, в котором угадывалась плотная грудь размером как у Мадонны Луизы Чикконе.
Звали ее Ева.
Если бы Левка сказал, что ее зовут Катя или Даша, это взволновало бы куда меньше. Но ее звали Ева. И в этом было что-то особенное.
У нее было худое бледное лицо в обрамлении золотых, как спелая пшеничная солома, волос. И большие черные глаза, которые в полумраке гостиной притягивали к себе, как черное ночное небо в позднюю осень.
На одно мгновение, когда Муха пожимал ее маленькую руку, их взгляды встретились, она из под челки, словно открыв на миг два окна в бездонный космос, взглянула на него и тут же спрятала глаза под длинными ресницами, откинувшись на спинку дивана, загородившись джинсовым плечом своего бородатого мужа. И от этого взгляда, что длился, может быть, одну десятую долю секунды, Муха совсем потерял покой.
Он подумал, что очень хочет поцеловать ее. Нежно-нежно, едва коснувшись губами губ.
Карты сдвинули в сторону. В высокие стаканы расплескали "Русский Стандарт".
- Ну, за знакомство! - сказал Левчик, проглотив водку, и, не закусывая, сразу взял в руки гитару.
Он принялся крутить колки, мягко беря сочные аккорды, слегка подвывая закрытым ртом, настраивая инструмент и настраивая себя.
- А ты правда художник? - вдруг как бы очнувшись, спросил из своего угла толстый Пашка.
Библейский усмехнулся, глядя в пол, и длинными пальцами жилистой руки медленно достал сигарету.
- Да, что-то вроде.
- Художник он, художник, - утвердительно закивал Левочка и снова принялся мурлыкать, накручивая колки.
- А как вы относитесь к художнику Шилову? - с наивным видом продолжал Толстый.
- А никак не отношусь, - сказал Герман, прикуривая от дорогого "зиппо".
- Это вы, что же, совсем не видели его картин?
- Да нет, его, с позволения сказать, картины, я видел, - Герман сидел на краешке дивана, упершись локтями себе в колени. - Но я к ним никак не отношусь, нету у меня к ним никакого отношения, потому что Шилова к славному цеху художников не причисляю.
- А как же шумиха вокруг его галереи? - возмутился Толстый. - Лужков вон собирается ему еще один дом отдать, хотя на это здание и Пушкинский музей претендовал, но мэрия знает, кому давать, кто популярнее, тому и дает, потому как на дворе рыночная экономика, а Шилов - это отражение связи спроса и предложения...
- А, да брось ты трепаться, - перебил Толстого Герман. - Какое предложение? Олигарха Абрамовича он нарисовал как живого?
- Ага, именно! - ответил Толстый Пашка. - Народ хочет видеть своих героев, а в Третьяковке портреты висят Гоголя да Белинского, они уже и в школе надоели, когда все десять лет в классе глаза мозолили, а тут - поди погляди на портреты Чубайса да Березовского...
- Ага, особенно полюбуйся на то, как у художника огонек на сигаретке получился, прям как у Куинджи на "Украинской ночи над Днепром"! издевательски поддакнул Герман. - Это не художник, который больше внимания не глазам уделяет, а фактуре шерстяной ткани костюма и бриллианту на пальце...
- А народу нравится, пипл хавает. Как Титомир говорил, - не унимался Пашка.
Герман, явно разнервничавшись, ткнул окурок в пепельницу. Но в это время Левка выручил, снял напряжение, грянул аккордом "Аргентина - Ямайка, пять - ноль, какая боль!!!" Ребята подтянули.
Все потянулись к стаканам. Муха пристально наблюдал, как покачивалась ножка в белой брючине, и как ритмично покачивался стакан в маленькой руке.
Он мечтал поймать взгляд черных глаз, но это ему никак не удавалось.
А песня так же резко окончилась, как и началась.
- Да бросьте вы, Павел, донимать Геру вашим Шиловым, а то он совсем у меня озвереет, - вдруг высунувшись из-за мужнего плеча, пропела Ева. - Шилов ведь и правда не художник.
Неожиданный приход Левки и его друзей, конечно же, нарушил идиллию преферанса, и, как хороший хозяин, Муха, несмотря на хмель в голове, прекрасно видел, что для Генки и Толстого вечер безнадежно испорчен.
Пошушукавшись, они сначала вышли на балкон подышать, а потом, вернувшись через пару минут, объявили, что им надо ехать в общагу, где кто-то обещал им "болванку" курсового проекта по экономике.
- Да вы пулю в сто двадцать седьмой комнате писать собрались, разоблачил их замысел Мухин.
- Да, конечно, уж лучше там в тараканах да клопах, но святым делом заниматься, чем тут с вами про Репиных да Шишкиных фигню мусолить.
- Опять твои евреи нам всю малину испортили, - достаточно громко, чтобы было слышно в гостиной, сказал Пашка.
- И никакие они не мои, - шепотом выдохнул Муха вслед уходящим друзьям.
- И Лева твой тоже еврей...
- Сам ты дурак!
Дверцы лифта захлопнулись, и кабинка поехала вниз.
В гостиной по-прежнему был полумрак, но, войдя туда из ярко освещенной прихожей, Муха все же увидел то, что хотел увидеть все шестьдесят минут последнего часа. Он увидел ее глаза. Герман с Левкой на балконе допивали пиво, а она сидела одна на диване, закинув ногу на ногу и левой рукою обхватив себя за талию. Сидела и курила. Курила и глядела на Мухина совершенно прямо, не пряча глаз, и улыбалась ему.
- Ну что, расстроили мы вам компанию, да?
- Да ладно, чего там!
- Извини нас, это Левка, ты же знаешь его. Притащился к Гере в студию с этим пивом, а у Герки принцип, чтоб в святилище искусств не пили и не трахались.