Страница 15 из 73
По странным законам этой войны после боевых действий враждующие стороны вступали в торговые отношения. Поэтому мертвых чеченцев казаки взяли с собой, свезли на ближайший к станице пост.
Пост мало был похож на укрепленную пограничную заставу. Деревянная вышка, саманная хатка с камышовой крышей да наполовину завалившийся плетень. Дальняя от Терека сторона и вовсе не была огорожена. Там естественной изгородью рос густой и колючий терновник. В терновой тени и положили мертвых чеченцев. Над трупами устроили шалаш из веток с молодой, весенней листвой. Раздвоенная ветка дикой яблони с белым соцветиями, случайно, среди прочих, брошенная на крышу, смотрелась погребальным венком.
Два молодых казака Фомка Ивашков и Акимка Хуторной сидели на завалинке, довольные тем, что отбрехались сегодня от ночного дозора и, как стемнеет, вернутся в станицу, где будут гулять с девками, угощать чернобровых казачек и угощаться сами, срывая поцелуи с медовых губ. Акимка еще - туда-сюда, а Фомка уж точно!
- Так и ты бы стрелял! - говорил своему закадычному другу Фомка, который после убитого им три дня назад чеченца ходил гоголем, а теперь в набеге, ссадив на скаку еще одного, гоголем уже летал над остальными казаками.
Сказав это, Фомка сообразил, что безлошадный казак Акимка Хуторной, не скакал с ним рядом за убегавшими абреками, а шагал в пешем строю вместе с солдатами. Жил Акимка Хуторной вдвоем со старухой-матерью. Хозяйство у них было самое затрапезное. И что самое обидное - не было у молодого казака лошади. Потому-то и ждал Акимка, когда пойдут они с Фомкой в Ногайские степи. Туда пешком - назад вершком...
- А то я не стрелял! Жалел я этих нехристей что ли?! - отвечал, вроде как обиженный, не на друга, конечно, а на жизнь свою, Акимка.
- "Отцу и сыну" говорил наперед? - продолжал поучать Фомка, словно в этой науке - все и дело.
- Забыл...
- Забы-ыл, - передразнил Фомка. - Первое дело - "Отца и сына" помянуть. Без этого пуля - не пуля, летит без толку.
- Что же, татары тоже стреляют с присказкой?
- А то нет? Эти, черти, не почешутся, не помолившись. Чуть что, они тут же говорят: "Ла илаха илля ллаху ва Мухаммадун расулу-л-лахи!".
- Ты, Фомка, словно чечен взаправдашний! Вылитый чечен! Откудова ж ты такого нахватался? - удивился Акимка.
- От деда Епишки, - покровительственно пояснил Фомка. - Он много всего этого знает. Два года у татар в плену был. Много чего порассказывал. Помнишь, ты все меня понукал: "Что старого слушаешь? Набрешет он тебе с три короба, возьмет недорого. Пошли, Фома, рыбу рыбачить!"? А ты бы, Акимка, сам его послушал! Глядишь, поумней сделался бы!
- Поумней? Какого же он ума у татар набрался? - обиделся Акимка Хуторной, хотя в душе сам себя обзывал дураком и дубиной. - Бороду красить? И "илля" эту самую орать?
- А ты, Аким, не обижался бы на друга-товарища, а послушал. Слыхал, для примеру, что татары в Христа веруют?
- Брешешь! Вот и видно, кто из нас дурак! Слушай деда Епишку, он тебя еще не такому научит!
- Вот тебе крест, что веруют! - Фомка вскочил на ноги и перекрестился. - Только по-другому, не по-христиански. Называют они его Иса, ну по-нашему - Иисус. Только не верят они, что он - сын божий.
- А кто же он по-ихнему?
- Вроде Ильи-пророка, что ли... Только не сын божий. Деву Марию они Марийам называют, а наше Святое писание - Инджил.
- Инджил, - повторил Акимка задумчиво. - Чудно...
- Еще бы не чудно! Дед Епишка говорит, что когда Христос по земле ходил и проповедовал, татары на горе сидели. Что до них ветер донес, то услышали, а многое мимо ушей у них пролетело.
- Вот это, должно быть, правда, - согласился Хуторной. - Инджил! Высоко, видать, сидели... Хотя, Фомка, выходит - Христа они видали. Пускай хоть издали...
- Выходит, что видали, - кивнул головой его приятель.
- Эй, казаки! - с вышки раздался крик дозорного. - Никак к нам татары с выкупом едут! Братцы, буди урядника! Будем мертвецами торговать...
Чеченцы переплыли Терек на трех каюках. Неторопливо вышли на берег, о чем-то между собой переговорили и направились к посту. Акимка вышел навстречу, откинул "шлагбаум", то есть кривую длинную жердину, в траву и жестом пригласил гостей проходить.
Это были все седые старики в высоких меховых шапках. Черкески их были уже порядком изношенные, у некоторых с кожаными заплатками на рукавах. Но держались чеченцы гордо и независимо, словно выступали по ковровой дорожке в лентах и орденах. Одна фигура, хотя семенила несколько позади стариков, будто прячась за них, резко выделялась из группы.
- Глядите, братцы! Никак баба?! - послышался возглас удивления.
Действительно, позади чеченских стариков двигалась фигурка в темном платье. Судя по полотняному платку, заправленному особенным углом на голове, это была незамужняя девушка. Шла она семенящей, легкой походкой, не попадая в чинный ритм вышагивающих старейшин.
Один из стариков, с лицом, как ущельями, изрытым глубокими темными морщинами, с большим кряжистым носом и седой длинной бородой, словно он был брат-близнец дальней горы, окутанной седой бородой-туманом, отделился от группы и направился к уряднику. За ним поспешил, прихрамывая, пожилой чеченец небольшого роста в откровенно рваной черкеске.
Старик-гора стал что то гортанно говорить уряднику, а маленький чеченец, постоянно кивая головой, переводить на ломаный русский. Остальные старики, не глядя по сторонам, не обращая ни на кого внимания, ни о чем не спрашивая, направились к шалашу.
Молодая чеченка шла за ними, мелькая быстрой и маленькой ножкой в собранных на щиколотке шароварах, легко взбивая перед собой подол из тяжелого шелка. Проходя мимо столпившихся казаков, она поправила платок и вдруг бросила на них из под руки пронзительный взгляд. Словно черная стрела зазвенела в воздухе с оперением из бровей цвета вороньего крыла. Насквозь прошила она Фомку Ивашкова, и в открытую его рану словно хлынул бурный Терек, разреженный воздух горных высей и далекий степной зов...
- Чего ты, Фома, хватаешься?! - Ивашков так сжал локоть стоявшего рядом с ним Акимки, что тот чуть не вскрикнул от боли.