Страница 66 из 72
Джон увидал репортаж из России, когда они с Мэгги собирали вещи, собираясь снова тронуться в путь.
- Мы показываем вам репортаж, подготовленный директором нашего московского отделения Астрид Грановски...
С экрана телевизора на Джона глядела Айсет.
- Московская редакция потеряла одного из своих лучших сотрудников, говорил голос за кадром, - а лично я потеряла подругу, и как мне теперь кажется, лучшую подругу, потеря, которая в жизни уже никогда не восполнится...
С экрана на Джона глядела Айсет.
- Мы покажем сегодня ее фильм, тот ее фильм, который она не успела доснять, с кассетами которого ее так и нашли в расстрелянной бандитами автомашине на сороковом километре федеральной дороги А-140...
Джон молча присел на край кровати.
- Что? Опять в России кого-то убили? - крикнула из душа Мэгги.
- Помолчи, дура, - огрызнулся Джон, доставая сигарету...
Из Шербура в Сен-Назер машину вела Мэгги. Джон сидел на заднем сиденье с ноутбуком на коленях и писал.
Он писал электронный мейл своему другу, который работал в офисе фирмы "Юнайтед Артисте".
"Боб, сделай мне одолжение, черт тебя дери, а то
всегда по жизни одолжения тебе делал я. Мне нужно, чтоб
это письмо ты передал сэру Реджи - Элтону Джону, и не
отказывайся, я знаю, что в вашей конторе есть выходы на
него непосредственно. И еще - заранее заклинаю тебя, не
отдавай этого письма через секретарей, а то с тебя
станется - скинешь с рук и думаешь, что помог старому
приятелю. А письмо пропадет... Только лично Элтону,
лично в руки! И не вздумай отлынивать, я тебя, старого
педика, найду и мордой в писсуар засуну, ты меня знаешь!
А в остальном остаюсь по-прежнему твоим школьным
другом, Джон..."
Далее шло письмо...
"Дорогой Сэр!
Я знаю Вашу занятость, но вместе с этим, зная и
вашу сердечность и эмоциональную готовность к
сочувствию, осмеливаюсь докучать Вам, дорогой Сэр, этим
письмом, в котором сообщаю, что потерял друга. Вернее
подругу, хотя я и гей.
Вы, может, видели по телевизору репортаж из России,
где показывали корреспондента московского отделения
Си-би-эн-эн чеченскую девушку Айсет Бароеву.
Так получилось, так тесен мир, что благодаря этой
девушке мне довелось в позапрошлом месяце побывать на
Вашем, сэр Реджи, концерте в Петербурге, в
Екатерининском дворце. И эта девушка тоже сидела в
первом ряду, и может, Вы даже помните ее.
Теперь она погибла.
Ее убили, когда она снимала фильм о Чечне.
Дорогой сэр. Я понимаю, что мои невоспитанность и
самоуверенная наглость, когда я обращаюсь к Вам, столь
велики, что достойны самого строгого порицания. Но,
дорогой сэр...
Не могли бы Вы увековечить имя этой девушки в музыке?
С чувством вины от того, что оторвал Вас от дел
этим письмом, искренне уважающий Вас Джон Берни Хоуэлл".
Письмо Айсет до Софи-Катрин не дошло. А девочка Эльза исчезла из дома Бароевых, будто ее и не было никогда.
Глава 19
Любил я - не в пример другим - слова
Избитые И эту рифму кровь - любовь,
Одну из самых трудных и старинных
Любил я правду, скрытую в глубинах,
В которой боль находит вновь и вновь,
Как в сне забыто ч, друга Опасенья
Внушает правда сердцу до поры,
Но, с нею сблизившись, ее совету
Оно готово следовать во всем
Люблю тебя Люблю и карту эту,
Оставленную под конец игры.
Умберто Саба
- Хабар бар? Есть новости?
- Бар! Привезли откуда-то людей в вагонах. Живых и мертвых.
- Что за люди?
- Живут в горах, молятся Аллаху. Много людей.
- Ничего. Степь большая...
Из Саадаевых до Казахских степей доехала только Мария. Из Мидоевых выжили Сулима и два ее сына. И Айшат, младшая сестра. Но как выжила? Вынесли ее совершенно бесчувственную и положили около железнодорожного полотна на черный, прокопченный снег. Но Айшат вдруг беспорядочно заговорила про горы, комсомол, белого коня. Тогда ее подняли и понесли дальше...
Кое-кому стены телячьего вагона показались хоть каким-то домом, каким-то убежищем, когда железнодорожный состав скрылся за бураном, махнув на прощанье снежным хвостом. Им велели идти, и они пошли от одного телеграфного столба к другому, неся детей и умирающих, поддерживая больных.
Через четыре столба степь уже окружила их, приняла их под свое снежное покровительство. Люди стали вглядываться вперед, но дальше нескольких темных столбов ничего не было видно из-за бурана. Через какое то время люди стали прислоняться к очередному столбу, подходили следующие и прислонялись уже к первым. Так вокруг черных осевых лепился человеческий рой, затем редел, вытягивался, чтобы скучковаться у очередной опоры.
Кто бы им сказал, что сейчас, в самом начале весны, эти бескрайние снежные пространства сравнительно веселее, чем летом? Что пронзительный, ледяной и острый, как лезвие шашки, ветер - это еще что-то живое, заставляющее брести куда-то, искать чего-то лучшего, как-то суетиться? Кто бы им сказал, что летом здесь во все стороны света простирается сухая, желтая вечность и безнадежность?
Снежные бураны кочуют, заслоняют собой глухое пространство. Кажется, что за ними должны быть леса, горы, реки, озера... Но летом становится понятно, что ничего за ними нет, только голая почва с выступающей на дорогах солью. Даже вода здесь мертвая, такая же соленая, с фиолетовыми синяками по берегам, как вокруг больных, не выспавшихся глаз. Сухим и желтым летом становится понятно, что смерть наступает не тогда, когда человек идет и падает в снегах, поднимается на ноги и вновь сбивается на колени порывом ледяного ветра. Смерть приходит тогда, когда человеку становится все равно. А в соленой, выжженной степи - все равно. Смерть даже не приходит, она живет здесь же, в бесконечной пустоте. А снежный буран - это уже не пустота, это движение.
Всего этого они еще не осознавали, но страх приходит бессознательно. Какое-то время они стояли, повернувшись спиной к ветру и дрожа от холода и страха. Но живые души еще цеплялись за какие-то приметы жизни. Переселенцы очень обрадовались, когда увидели за снежной пеленой дерево. Значит, здесь растут растения, к ним приходят звери, прилетают птицы... Но кто бы им сказал, что это дерево было единственным на двое суток пути по степи летом и на четверо суток зимой? Что каким-то чудом где-то размыло солончак, какая-то щель в земной коре приняла семечко, упавшее с крыши проходящего мимо вагона? Оно проросло, развилось, и это уже было чудом. Это был уже рай для этих мест.