Страница 83 из 127
- Почему? - Комаринцев посмотрел с обидой.
- Подшитый, - привел Павел самый железный в подобной ситуации аргумент.
- Что, хорошо зашибал? - сочувственно спросил Комаринцев. - Может, все-таки по чуть-чуть...
- Отвяжись от человека, - сказал Петров, пряча нож, которым нарезал колбасу и хлеб. - Слышь, Савелий, тогда давай компотику, а? Хороший компотик, сливовый. - Он во второй раз нырнул под стол.
- Напрасно вы. Вам самим пригодится... - начал Павел, но ему уже налили стакан густого, сладко пахнущего компота. Его попутчики подняли стаканы.
- Со знакомством! - во второй раз провозгласил Комаринцев.
- Твое здоровье, Савелий Черновол, - произнес Петров, оба залпом осушили стаканы, дружно крякнули и зажевали колбасой. - Ты давай, компотик-то пей, закусывай.
- Спасибо, я пью, закусываю, - Павел сделал хороший глоток и надкусил половинку помидора.
Его спутники приговорили остатки, оживились, стали травить анекдоты, рассказывать всякие случаи из жизни. Поначалу Павел старался поддержать разговор, но потом затих. Его как-то странно разморило, язык словно отнялся, в голове загудело, очертания купе и лица попутчиков затуманились и поплыли... Он прикрыл глаза, но от этого стало еще хуже...
Кто-то тронул его за плечо.
- Эй, пойдем перекурим.
- Н-не, вы ид-дите, а я...
Он не договорил: сил не осталось.
- Ну, отдыхай в таком разе.
Павел остался один и попытался прилечь. Тут же навалилась дурнота, прошиб пот, сделалось нестерпимо душно и маятно. Задыхаясь, Павел заставил себя встать, не сразу нащупал дверь, рванул, выкатился в коридор и, перебирая руками по стенке, двинулся вдоль вагона. Воздуху, хоть глоточек свежего воздуху!..
В тамбуре стояли Петров с Комаринцевым.
- Что, землячок, тоже покурить надумал? - спросил Комаринцев.
- Душно мне, - пробормотал Павел.
- Подыши, - сказал Петров, открывая дверь вагона. Стук колес сразу сделался громче. В тамбур ворвался свежий ночной ветер; Павел судорожно вдохнул, приблизился к открытой двери. - Только осторожно, не вывались смотри.
- Я держусь, - прошептал Павел. И тотчас сильная рука оторвала его пальцы от поручня, а другая подтолкнула вперед, в свистящую темноту.
Павел взмахнул руками.
"Все повторяется, - успел подумать он. - Таня..."
Завтра начинались съемки. Измученная жарой, долгим переездом и тяжелыми мыслями, Таня с облегчением вошла в тенистый вестибюль уютной гостиницы в местечке Трокай, выбранном режиссером Мицкявичусом для всех "западных" эпизодов будущего фильма. Таня подошла к обшитой сосной стойке администратора, грезя о холодном душе, и положила на нее раскрытый паспорт.
- Здравствуйте. Чернова из Ленинграда. Мне забронировано.
- Здравствуйте, - с широкой улыбкой и почти без акцента сказала женщина-администратор. - Добро пожаловать. Ваш номер тринадцатый, это на втором этаже, налево... Римас, отнеси чемодан...
Таня протянула руку за ключами.
- Вам телеграмма, - сказала администратор и передала Тане сложенный пополам листок. - Обогнала вас;
Таня разорвала бумажную полоску, разогнула листок, начала читать, вскрикнула и Закрыла лицо руками.
- Вам плохо? - озабоченно спросила администратор. - Мне нужно в Ленинград, - прошептала Таня.
Иван был и на похоронах и на поминках, плакал, выпил много теплой водки, так что друзьям Павла пришлось уводить его под руки. Ник Захар жевский на похороны пришел, но к Тане подходить не стал, а она его не заметила - не до того. Рафалович не явился вовсе, хотя и был извещен.
Среди звонков и телеграмм с соболезнованиями была и телеграмма от Вадима Ахметовича Шерова. Таня порвала ее в мелкие клочки, жалея, что не может поступить так же и с ее автором. Не было ни малейших оснований считать его виновником гибели Павла, но Таня ни секунды не сомневалась, что без него не обошлось. У нее даже возникла мысль отомстить "другу и благодетелю", но это было бы безответственно. Она не могла позволить себе разменять жизнь этого негодяя на свою, пусть даже потерявшую лично для нее всякую ценность. Но были еще Нюточка, Дмитрий Дормидонтович - и ради них она обязана была продолжать жить. Лизавета еще весной продала дом и хозяйство и насовсем переехала к Черновым, главным образом, чтобы неотступно быть при Дмитрии Дормидонтовиче, который совсем не вставал с инвалидного кресла.
Весть о смерти сына он воспринял отрешенно, здорово тем самым встревожив Таню. Страшно скривив губы, он просипел: "На все Божья воля" - и потом, казалось бы, забыл обо всем. Только через две недели после похорон он попросил Лизавету повесить над его столом большой фотографический портрет Павла, а в углу - икону Спаса Нерукотворного, и заодно вынести в кладовку или на по-мойку труды классиков марксизма-ленинизма, роскошно изданную трилогию Брежнева, лично подписанную именитым автором, и прочую партийную литературу. У него были свои представления о том, кто лишил его сына.
От участия в съемках Таня отказалась. Ее поняли и настаивать не стали. Она твердо решила не возвращаться в кинематограф и осенью пришла в плановый отдел старого своего стройтреста. Осенью же Нюточка поступила в первый класс.
IV
- В корзину! - отчеканила Таня.
Дерек Уайт обиженно приподнял бровь. Соня Миллер прищурилась. Стив Дорки испуганно прикрыл рот рукой. В малом подземном конференц-зале Бьюфорт-Хаус воцарилась напряженная тишина.
- Мистер Уайт, боюсь, что мы впустую потратили время и деньги. Я расторгаю контракт. Деньги по неустойке будут вам перечислены в течение недели.
Уайт поджал губы, пробурчал: "Это неслыханно!" - и устремился из зала вон. Видно, очень хотел хлопнуть дверью, но та была снабжена пневматическим амортизатором и хлопнуть не получилось. В отместку великий режиссер пнул ее уже из коридора и, судя по донесшимся оттуда ругательствам, ушиб ногу.
- Таня, но как же так? - взмолился, обретя дар речи, Стив Дорки. - Теперь нам его не вернуть.
- И не надо.
- Но это же Маэстро, крупнейший мастер изысканного эротизма...
- Стив, мне остое... я устала объяснять, что мне не нужен изысканный эротизм. Не нужна Золотая ветвь Каннского фестиваля, не нужны аплодисменты эстетов и восторженные вопли критиков.