Страница 23 из 127
- Ты плакала? - прошептал он. - Но почему?
- Прости меня, - не поворачиваясь, сказала она. - Я и забыла, когда плакала последний раз. А вот сегодня прослезилась трижды. Это пройдет... Вот и все. Прошло. Наваждение кончалось. Прости меня. В полшестого откроется метро, и я уеду.
- Куда? - глухо спросил он, вцепившись дрожащими руками в край стола.
- После того, что было сегодня... вчера, мне нельзя обратно. Я понимаю... Но у меня есть служебная комната. Юридически я ведь бухгалтер ЖЭКа с лимитной пропиской. И законная жена Ивана Павловича Ларина.
- Я не знал.
- А что ты вообще обо мне знаешь?
И, не опуская нелестных подробностей, она рассказала ему о том, как жила последние годы. Он перебил ее только однажды, когда она поведала ему о своем утре с Потыктуевым:
- Так и со мной в точности так же было. В университете, на практике в Крыму. Заглянули к нам как-то географы с парой канистр вина. Ну, туда-сюда, газ-ураган. Ничего не помню. Утром просыпаюсь в палатке - а рядом девица храпит, незнакомая, пьяная и, что характерно, в противных белых кудряшках...
Он заходил по кухне, доставая кофейник, наливая воду, засыпая кофе из банки, разжигая газ.
- Я устал от потерь, - говорил он на ходу, как бы сам себе, но достаточно громко. - В жизни мне дано было много, сказочно много. Я умел взять, но не умел удержать. И постепенно моя жизнь превратилась в череду похорон. Я похоронил сестру, вовремя не заметив роковых знаков в ее судьбе, не вмешавшись, не оказавшись рядом. Я похоронил мать, не выдержавшую смерти сестры. Я похоронил себя как ученого - а ведь когда-то наука составляла смысл моего существования... Знаешь, когда-то, совсем, в общем-то, мальчишкой, я совершил открытие. Большое, очень большое, таким мог бы гордиться любой ученый. И оно не осталось непризнанным.
Наоборот. Мне присвоили ученую степень, под мою работу специально открыли целый отдел в серьезном отраслевом институте. И что? Сначала моя тема сама собой отодвинулась на второй план, потом ее и вовсе закрыли. Я ушел из начальников отдела, потом и вовсе перешел в отдел технической информации. Вместо того чтобы давать собственные работы, переводил и реферировал то, что наработали другие.
Он еще долго говорил - об отце, о Нюточке... Таня молча слушала его. Павел поставил на стол чашки, разлил безнадежно остывший кофе и только тогда обратил внимание на свой костюм.
- Прости, - смущенно сказал он, плотней запахиваясь в плед.
- Да за что прости-то?! - Таня рассмеялась, и сразу стало легко, хорошо.
- Пойду, натяну чего-нибудь. - Он направился к дверям. .
- По-моему, тебе так очень идет, - сказала Таня. Павел рассмеялся, но из кухни вышел, а вернулся в белой рубашке и черных спортивных брюках. - Хочешь, покажу кое-что? - спросил он. - Пойдем. И повел ее в детскую, включил свет, показал на стену.
- Знаешь, кто это?
Чуть выцветший календарь за восьмидесятый год. Соблазнительно улыбающаяся актриса Татьяна Ларина.
- Знаю, - после некоторой паузы выговорила Таня.
- Не знаешь, - сказал Павел. - Это наша тетя мама. Без песен тети мамы мы до сих пор не засыпаем. И уже пять лет ждем, когда же она, наконец, вернется к нам.
Таня прерывисто вздохнула и крепко обняла Павла.
- Так не бывает, - прошептала она.
- Теперь ты поняла, что у тебя нет выбора?
Организационно все получилось несложно. Наутро после их первой ночи Павел быстренько отметился в институте и примчался домой. Потом, они вместе поехали к Рафаловичу, разбудили его (Викуля, слава Богу, уже была им отправлена восвояси) и втроем молча и расторопно собрали Танины вещи. Потом Рафалович достал пухлый бумажник и отсчитал пятьсот пятьдесят рублей.
- Не надо! - хором сказали Таня и Павел.
- А мне таких подарков не надо! - пряча глаза, сказал Рафалович. - Я покупаю Танину мебель, причем покупаю выгодно. В магазине мне это обошлось бы сотни на две дороже в кассу и столько же на лапу. Имею свой гешефт с общей беды!
Он схватил со стола початую бутылку коньяка и приложился к горлышку. Таня и Павел переглянулись. Рафалович поставил бутылку, подхватил сумку и чемодан и выволок в прихожую, где его обгавкал Бэрримор.
- Спасибо, что зашли, голубочки! - криво улыбаясь, сказал он. - Проверьте на дорожку, все ли взяли. Не забудьте песика забрать, а ключики отдать. Ну, доведется бывать в наших краях - заглядывайте!
Таня открыла входную дверь, Павел взялся за чемоданы.
- Ребята, - совсем другим тоном вдруг сказал Рафалович. - Спасибо вам. Спасибо, что есть такие, как вы. Вряд ли мы теперь будем встречаться часто. Но помните - если что, я за вас кому угодно глотку разорву.
- Ой, Ленька, только не надо никому глотки рвать! Павел поставил чемоданы и крепко обнял Леню.
- Не забывай меня, Поль. Ты позволишь?
Павел кивнул. Леня подошел к Тане и поцеловал ее.
- Спасибо тебе. Не поминай лихом. Пусть у вас все хорошо будет.
- И у тебя.
Они медленно и молча спустились по лестнице. Возле почтового ящика Павел остановился.
- Ты что? - спросила Таня.
- Деньги его хочу опустить.
- Не надо. Считай, что это мое приданое!
- Ол райт! - Павел положил деньги в карман. А потом Павел взял отгулы до пятнадцатого, и наступил полный кайф. Днем и ночью. Даже вечера, когда Тане приходилось работать, были великолепны - ведь в зале сидел он, ее единственный, и предупрежденные Таней официантки безропотно обслуживали этого невыгодного посетителя, поднося ему кофе и минералку. Отработав свою программу, она, естественно, не задерживалась...
Появление Тани, Павла и Бэрримора в дачном поселке восьмого мая особого фурора не вызвало. Дачники сосредоточенно копались в грядках, стучали молотками или визжали пилами, и им не было решительно никакого дела, кто там мимо них идет по дорожке. Дмитрий Дормидонтович, завидев сына с хорошо знакомой ему женой беспутного Ваньки, удивления не выказал, помахал им с огорода рукой и только сказал- прыгавшей рядом с дедом Нюточке:
- Ну-ка, посмотри, кто там пришел? Нюточка подняла голову, вприпрыжку подскакала.к ним и бросилась на шею отцу.
- Папочка! А что ты мне привез?
- Изюмчику, как просила. Печенья. Собачку. И еще вот... - Он поставил дочку на землю и показал на Таню.