Страница 1 из 149
Детский дом гудел. Детский дом вибрировал от внезапно возникшей суеты. Целеустремлённо бегали заполошенные воспитатели, носилась малышня, помогая перетаскивать какие-то мелкие предметы обихода. Старшие воспитанники были поголовно заняты на ведёрно - тряпочном фронте отмывания, где командовала гроза всех грязнуль- уборщица тётя Дуся, которая работала там так давно, что казалась неизменной деталью интерьера, бывшей здесь всегда и всегда будущей. Вот Елена Сергеевна Ивлева, молоденькая воспитательница, которую все между собой называли просто Леночка, поволокла куда-то несколько своих подопечных, на ходу что-то им втолковывая. Важно проплыла директриса Ираида Степановна Вершина, зорко поглядывая на суетящихся воспитанников и подчинённых, выискивая то, что ещё не было сделано и оценивая то, что ещё предстояло выполнить.
Яна уныло водила тряпкой по стеклу, стараясь не очень утруждаться, но и не выказывая особого рвения. В первом случае за небрежность могут подкинуть ещё одно окно, а во втором- тоже нагрузят, ибо всем известно- инициатива наказуема. Так что не следует выбиваться из общей массы, тем более что выскочек не любят нигде. Сквозь отмытое до хрустального блеска стекло в здание проникали весёлые лучи майского солнца. На улице бушевала весна, принесшая, наконец, в этот большой сибирский город почти летнее тепло, от которого зацвели дикие яблони, вылезла зелёная трава на газонах, немедленно украшенная жёлтыми головками одуванчиков. Да, весна… А в душе у Яны в последнее время прочно поселилась стылая январская стужа. Четвёртый год она живёт в этом детском доме. Долгий четвёртый год… Как же тяжело и больно! Ей, девочке, до двенадцати лет жившей в дружной семье. В тот день на улице так же светило яркое солнце, чирикали воробьи, радовавшиеся теплу и доступному корму. Мама, папа и пятилетний братик Серёжка собирались на представление в цирк. А её оставляли дома. Нечего было без куртки выбегать из школы на переменках, подставляя лицо для первого весеннего загара. Добегалась. Недаром говорят, что весна коварна. Вот и заработала себе простуду с температурой, которая чуть не испортила семейный праздник.
-Яничка, -Серёжка залез к ней на постель, -ты не плачь. Я тебе шарик принесу. И мороженое.
-Я тебе дам, мороженое! –мама шутливо шлёпнула мальчишку по попке. –Ей только холодного не хватает, чтобы к простуде ангина привязалась! Марш одеваться, а то опоздаем. Яна, не забудь выпить лекарство. Ровно в четыре часа.
-Не беспокойся, мамуля, я же большая и всё понимаю. Идите.
В комнату заглянул папа, уже по-уличному одетый. Если закрыть глаза, то эта картина стоит перед глазами. Именно тогда в последний раз Яна видела их живыми. Потом были только закрытые гробы. Два больших и один совсем маленький. Они ушли. Яна встала с кровати и подошла к окну, чтобы увидеть, как все дружно усаживаются в машину, стоящую у подъезда. Хлопнула водительская дверца, сквозь открытую форточку донёсся звук заводимого двигателя и в следующий момент раздался оглушающий взрыв. На месте их «жигулёнка» вспух огненный цветок, от которого на первых двух этажах их пятиэтажки вылетели стёкла…
Всё дальнейшее для Яны происходило как во сне. Суетились взрослые, какие-то тётеньки шастали по их квартире, что-то высматривали, тихонько обсуждали, смотрели на неё с показной жалостью. Слышались шепотки:
-Бизнес… Конкуренты… Проклятые барыги… Хапуги… Жизнь наказала… Детишек-то жалко, они не виноваты… Ишь сколько хрусталя в серванте… Бог, он всё видит. Вот и наказал… Зря эту перестройку задумали, раньше-то спокойнее жилось. Не стреляли, не взрывали… Мишка-меченый сволочь распустил… А не найдут никого, все менты продажные…
Потом было кладбище и три холмика в ряд. Три железных обелиска, с которых в круглых рамочках смотрели Мама, Папа и Серёжка.
-Поплачь, деточка, поплачь, легче стане, -шептал кто-то, гладя по голове.
Но слёзы не шли. Они застряли где-то в глубине души, замёрзнув в один большой ледяной ком, мешавший дышать.
Следующее относительно чёткое воспоминание: она сидит у стола в каком-то кабинете. Перед ней тётка с химической завивкой на крашеных волосах. Она кривит губы, стараясь сочувственно улыбнуться, якобы ободрить, но получается это плохо. Сквозь фальшь чувств явственно проступает равнодушие.
-Яночка, -говорит она слащавым голосом. –Придётся пожить тебе в детском доме. Мы не можем двенадцатилетнюю девочку оставить одну. А родственников у вашей семьи не было. Как оказалось, твои родители были сиротами. Ну ничего, деточка, это только до восемнадцати лет. Потом вернёшься в свою квартиру. Её опечатают до твоего возвращения. Надо только будет забрать необходимые вещи.
И огромная спальня для девочек на двадцать человек. Новенькую встретили настороженно, неласково. Пришлось научиться защищать себя и то, что смогла захватить из теперь опечатанной квартиры. Особенно яростно пришлось драться за фотографии. Почему-то именно они стали предметом ненависти особо агрессивных соседок. Может потому, что у многих из них и такого не было. Почти весь контингент этого детского дома состоял из брошенных и отказных ребятишек. Мало по малу Яна вживалась в суровую действительность, уговаривая себя потерпеть, что весь этот казённый кошмар временно, стоит только дожить до восемнадцати лет, и она вернётся туда, где её ждали воспоминания о счастливой поре, где сохранились даже запахи так страшно её покинувших родных…
-Не таскай тяжёлое, -услышала она голос одноклассника Сашки Иванова, главаря местной шпаны, который почему-то с прошлой осени стал опекать её. –Давай, отнесу.
Она уже привычно уступила ему ведро с грязной водой, которое тот играючи поднял. Яна догадывалась, что нравится парню, но никогда никаких намёков на сближение ему не давала. Ей хватало того, что теперь к ней не смели приставать с грязными предложениями старшеклассники, от которых она на протяжении всего девятого класса энергично отбивалась. Девчонки в спальне уже во всю шептались о поцелуях, а кое-кто даже осмелился рассказать о своих первых очень близких контактах с мальчиками после дискотек в ближайшем скверике. При этом многозначительно поджимали губы и закатывали глаза, демонстрируя как им было здорово, когда… Ну, в общем, понятно когда. Первой ласточкой сексуальной революции, разгоравшейся в их детском доме, была Людка Вострикова, которая подцепила себе какого-то богатенького папика и теперь уже открыто усаживалась в присланную за ней машину, увозящую её в блистательный и соблазнительный внешний мир каждые выходные. На резонные опасения подруг о наказании со стороны администрации Людка повела точёным плечиком и спокойно сообщила, что её добродетель отстёгивает Ираиде ежемесячно некоторую сумму за то, что она милостиво закрывает глаза на шалости своей подопечной. Именно Вострикова и стала основным «педагогом» в области межполовых контактов для многих девочек их группы решившихся, испробовать подобное. Но не всем везло найти себе хоть какого-нибудь завалящего «спонсора», поэтому утолять своё любопытство приходилось либо со своими детдомовцами, либо со случайными знакомыми, что иногда до добра не доводило. Яне краем уха несколько раз довелось услышать, что в их городе есть добрый доктор, который за умеренную плату избавляет глупеньких дурочек от последствий жаркой и бездумной страсти. Иосиф Соломонович –это имя почему-то застряло где-то на задворках подсознания. Ну и ладно, не важно, не об этом все мысли.
-Держи, -Сашка сунул ей в руку пустое ведро и молча удалился.