Страница 96 из 146
Дорога резко вильнула вправо, обходя глубокое ущелье. Справа придвинулась стена. Левые колеса, повизгивая, сбрасывали мелкие камушки в пропасть. Прапорщик, сбросив скорость, повел машину медленно, аккуратно, четко попадая в колею, наезженную прошедшим транспортом. Солдатики притихли, как по команде развернулись лицом вперед и сжали борт пальцами. Прошла минута, две, три. Машина уверенно ползла по кромке ущелья, и оставалось пройти еще девять десятых этого неприятного участка. А потом опять тополя, белые кишлачки, прозрачные арыки, стройные, изысканно красивые памирки в расписных изорах и цветастых ярких платках - и так уже до самого Хорога... Напряжение ушло. Павел и солдаты ослабили хватку, а один и вовсе отпустил борт.
- Закуривай, ребята, пока ветерка нет! По рукам пошла пачка уникальных местных сигарет "Ала-Арча" (табачное довольствие рядовых погранцов, а в магазине, если кому-то вдруг захочется - шесть копеек). Павел тоже закурил, задумался...
На выходе из ущелья дорога расширялась, выравнивалась. Здесь уже не было нужды в черепашьем ходе. Из открытого окна кабины Павел услышал хриплый смех и обрывок фразы:
- ...ну чо, теперь с ветерком...
И опять началась бодрая тряска, и огоньки сигарет посыпались искрами, и тем, кто в кузове, пришлось отложить перекур.
От ущелья дорога плавным широким поворотом забирала вправо. ГАЗ уже выкатил на этот поворот, и тут Павел по какому-то еле заметному, но категоричному отсутствию смены ритма в машинном теле почувствовал, что... не впишутся... Нелепо... Совсем уже не опасное место, а не впишутся.
- Э-э-э, - предостерегающе начал он. Колеса упорно несли вперед, и он только успел крикнуть: - Прыгай! За мной!
Он вскочил на борт уже заваливающейся носом вниз машины и резко оттолкнулся, стараясь взять как можно правее, чтобы не попасть под задние колеса.
Под колеса он не попал, но и на дорогу приземлиться не удалось. Еще на лету он увидел, как машина, нырнув, ушла в пропасть, как из кузова вслед за ним взмыл еще кто-то...
Павла волчком закрутило по обрывистому склону. Мир закружился, налился красным, как кинокамера в фильме ужасов, и померк...
VI
Таксист помог донести чемоданы до самых дверей, за что был одарен ослепительной улыбкой и пятеркой сверх счетчика, и отчалил, премного благодарный. Таня вынула из кармана заранее приготовленные ключи - домой она позвонила прямо из порта, и никто трубку не взял - и открыла дверь.
В прихожей на нее пахнуло ароматным, сладким дымом трубочного табака. Странно, Ада трубку не курит, дядя Кока не курит вообще. Может быть, погостить приехал кто-нибудь?
Таня занесла в квартиру чемоданы и отправилась на розыски. В гостиной никого, в кухне тоже, только в раковине полно грязной посуды, на столе ополовиненный "Ленинградский набор" - коробочка с крохотными пирожными, початая бутылка горького "кампари", стакан, на плите исходит последним паром раскаленный чайник. Она выключила газ, открыла форточку.
- Эй, есть кто живой? - громко позвала она. - Чайник чуть не загубили!
Ноль эмоций. В лавку, что ли, выскочили, раззявы?
- Ну и фиг с вами! - сказала Таня и полезла под холодный душ, скинув одежду прямо в ванной.
Остальное подождет. Жарко!
Душ здорово взбодрил ее. Напевая и пританцовывая, Таня промчалась в свою комнату и принялась рыться в ящиках комода - подыскивала бельишко посимпатичнее. Вдруг отчего-то захотелось принарядиться, пусть даже никто и не видит...
За спиной раздалось нарочитое покашливание и два-три хлопка в ладоши. Таня резко выпрямилась, развернулась, инстинктивно прикрывшись какой-то тряпочкой.
На ее тахте лежал совершенно голый Никита и гнусно ухмылялся.
- Мне повизжать для порядку? - ангельским голоском осведомилась Таня.
- Ты нэ пой, - с кавказским акцентом проговорил Никита. - Ты так ходы, ходы...
- Нашел Людмилу Зыкину! - Таня хмыкнула, нащупала в ящике другую тряпочку, кинула ему. - Прикройся, охальник. Смотреть противно!
- Ой, цветет калина в поле у ручья. Тело молодое отрастила я... заголосил он ей в затылок. Она даже не заметила, как лихорадочно блестели его глаза, как он украдкой облизнул пересохшие губы...
Надо же, вот уж кого не ожидала! За пять лет студенческой жизни братец, впрочем, как и она сама, не шибко баловал родной дом своими посещениями. На первых порах еще наезжал - на зимние каникулы, на майские, а потом разругался с Адой и дядей Кокой, и как отрезало. Вещички с вокзала закинет, буркнет что-то взамен разговора и отчалит по друзьям или еще куда. Главное, размолвка вышла из-за сущей ерунды. Точнее, из-за того, что старшие отважились наконец на то, что давно уже следовало бы сделать - с концами сдали папашу-маразматика в богадельню.
Еще учась в школе, она недоумевала, как может Никита, такой эстет и чистюля, ходить за старым идиотом, как нянька, выносить за ним горшки, менять вонючие подштанники, мокрые или обкаканные - старик, садясь на горшок, нередко забывал стаскивать перед этим трусы, а то и штаны. Дошло до того, что братец милый надумал вообще не поступать в свой распрекрасный институт - видите ли, матери одной будет со стариком не справиться. И соизволил отъехать в столицу только после многократных Адочкиных заверений.
В институт он поступил, а в конце ноября, вернувшись с затянувшегося допоздна свидания с Генералом, Таня застала в доме большую перестановку. В гостиной на месте пожилого дивана образовалось антикварное бюро красного дерева с креслом, , в бывшей Никитиной комнате вырос роскошный двуспальный гарнитур. Вещи брата перекочевали в полутемную людскую, откуда начали уже потихоньку выветриваться ароматы академика. Ада, опустив глазки, поведала не особо любопытствующей дочери, что папе опять стало хуже, и его пришлось срочно положить в больницу. Ненадолго... Дядя Кока с Адой всю зиму сочиняли какие-то бумаги касательно Всеволода Ивановича, ездили по инстанциям. Таню они ни во что не посвящали, но очень скоро ей стало ясно, что Захаржевский В. И. едва ли вновь переступит порог своего дома. Кто бы возражал? А вот Никитушка отчего-то надулся. Даже с ней общаться перестал, хотя она тут ни с какого боку. Так только, здрасьте - до свиданья. Один раз, правда, по делу позвонил, прямо на ранчо, вскоре после того, как она с Павлом, считай, познакомилась. Денег попросил - другу на кольца, впопыхах забыли, перед самой свадьбой спохватились, а всю капусту уже на торжество выложили. Сначала она давать не хотела, перетопчутся как-нибудь, но узнав, что речь идет о Ванечке Ларине, согласилась и даже решила про себя, что про долг этот якобы забудет. Не ради Ванечки, естественно. Ради Павла, принимавшего в этой свадьбе живое участие. Насколько она понимала этого человека, он непременно в голове отложит, какая она щедрая. Да и сумма довольно смешная - четыреста рваных. Можно и не вспоминать про отдачу.