Страница 40 из 146
А куда же нам мчаться, героям на смену,
Днепрогэсами путь преграждая воде?
Здесь романтика тоже - в облупленных стенах,
Да в бутылке пустой, да в осеннем дожде...
Мы еще посидим, и покурим немножко,
Пусть тихонько трамваи звенят за углом,
Нам тепло на парадной, на грязном окошке,
Между дверью входной и помойным ведром...
Так давай же, братишка, пошарь по карманам,
Да бутылки сдадим, да полтинник сшибем...
Да ведь с нашим здоровьем по "фаусту" на нос
Где-нибудь, как-нибудь мы всегда наскребем!
Отношения у Ванечки с Андреем были специфические, которые всякий не-клювист истолковывал сугубо превратно. Андрей едко и метко вышучивал каждое Ванечкино слово и жест, сочинял и рассказывал уморительные истории и якобы народные легенды, в которых Ванечка, под вымышленным, но очень прозрачным именем, неизменно фигурировал в самой дурацкой роли. Когда они садились перекинуться в картишки, Андрей говорил:
- Если я выиграю - дам тебе щелбана в нос.
- А если проиграешь?
- Тогда тебе Барон даст щелбана.
И Ванечка соглашался, причем его самолюбие, в целом чрезвычайно болезненное, не страдало нисколько. Шуточки Андрея никогда не касались тем, действительно серьезных для Ванечки - его текущей влюбленности, его литературных опытов. С последними он всегда обращался к Андрею и знал, что может рассчитывать на квалифицированную и серьезную оценку, дельный совет, доброе слово. Он знал, что если нужно, Андрей снимет с себя последнюю рубашку и с какой-нибудь очередной шуточкой запросто отдаст ее Ванечке.
Напротив, второй Ванечкин друг держался с ним на редкость почтительно, витиевато-вежливо, называя его исключительно на "вы" и по имени-отчеству или "господин Ларин". Впрочем, так он вел себя со всеми. Этого невысокого лысеющего брюнета лет тридцати с лицом оперного Мефистофеля и манерами офицера царской армии звали Эрик Вильгельмович Остен-Ферстен. Представлялся он так:
- Барон Остен-Ферстен. - Легкий и быстрый кивок. - Эротический техник.
Последнее имело два смысла. Во-первых, Барон работал в какой-то конторе возле Смольного, обслуживая множительный аппарат "Эра". Во-вторых, при всей своей плюгавости и своеобразном гардеробе - Барон одевался как одноименный персонаж известной драмы Горького "На дне" - он пользовался успехом у самых сногсшибательных женщин бальзаковского возраста, меняя их приблизительно раз в месяц. Должно быть, и впрямь эротический техник. Впрочем, об этой стороне своей жизни он среди друзей не распространялся, никогда не знакомил клювистов со своими дамами - и наоборот.
Появление Барона в пивной или "академичке" неизменно вызывало оживление он никогда не забывал принести с собой пару-тройку свеженьких анекдотов и четыреста граммов гидролизного спирта в "банке темного стекла". Выпив бутылочку-другую пивка, Барон говорил:
- Господа, предлагаю забелить!
И плескал по чуть-чуть спирта в протянутые стаканы с пивом или кофе.
Барон знал потрясающее множество карточных игр. Иногда он приглашал Андрея и Ванечку в свои апартаменты - комнатушку в коммуналке на Литейном. Он раскладывал антикварный ломберный столик - единственный аристократический предмет в этой совершенно демократической обители - и обучал их покеру и преферансу или показывал, как играют в канасту, джин-рамми, деберц. С ними он никогда не играл на деньги.
Только в этом кругу Ванечке было тепло и спокойно. Он гордился, что у него появились такие интересные друзья.
Последнее студенческое лето перед пятым курсом Ванечка почти безвылазно проторчал в городе. Не пил, не влюблялся, не сочинял стихи и рассказы. Он зубрил - иногда под строгим присмотром матери, реже отца, иногда самостоятельно. Причем зубрил не что-нибудь, а политэкономию социализма. Причем не какие-нибудь там учебники или конспекты, и даже не бородатых классиков - все это было им вызубрено уже давно, - а все постановления партии и правительства по экономическим вопросам. И не только постановления, но и материалы бесконечных съездов и пленумов. И не только съездов и пленумов, но и всяческих отраслевых совещаний, конференций, международных симпозиумов и прочая, и прочая, и прочая.
Такую веселенькую жизнь ему устроила доцент Чучелло ("Ударение на втором слоге, пожалуйста"), хрупкая и миловидная садистка вряд ли старше тридцати пяти. Купившись на ее мягкую интеллигентную манеру ведения занятий, совсем не характерную для университетских "богословов", и на ту феерическую легкость, с которой он получил у нее зачет в зимнюю сессию, Ванечка совсем забил на ее занятия, предпочитая пивко и умные беседы в компании клювистов и случайных собутыльников. Перед экзаменом он почитал учебник, нарисовал "шпоры" и отправился, уповая на удачу, снисходительность мадам Чучелло и на лежащих во внутреннем кармане "медведей" (так студенты называли особый вид шпаргалок листки с ответами, которые в подходящий момент извлекали из укромного местечка и подменяли ими листочки, на которых полагалось записывать план ответа)... В общем, первый завал был по делу, и Ванечка нисколько не обиделся. Он стал готовиться всерьез, набрал у отличников конспектов, подучил классиков и на вторую попытку пришел вполне прилично подготовленный... Она срезала его на партийных постановлениях. Выклянчив в деканате направление на повторную пересдачу, Ванечка засел в читальном зале с тетрадью, обложившись газетками и брошюрками, и остервенело кинулся в пучину вдохновенной канцелярщины. Он впервые в жизни вчитывался в партийные документы, которые вызывали в нем чувства, не похожие ни на что. С такими текстами он не сталкивался никогда.
На переэкзаменовку он пришел наэлектризованным. Штампованные цитаты вылетали из него шипящими голубыми искрами. Чучелло срезала его на материалах совещания СЭВ, о котором он и слышал-то в первый раз...
Марина Александровна притащила сыну с работы ворох всяких материалов и организовала звоночек из обкома в ректорат и на кафедру Чучелло. Все бесполезно. На свидания к Чучелло на спецсамолете летал пожилой любовник из Москвы, первый помощник Суслова - и плевать она хотела на обком, не говоря уж о ректорате! Марина Александровна всплакнула и привезла домой целый багажник литературы.