Страница 116 из 146
- Это не страшно, - без улыбки ответила она. - Располагайтесь, прошу вас. - Она показала на длинный стол. - По распоряжению миссис Розен можете перекусить и отдохнуть. Она вышла, закрыв за собой дверь.
(1976-1978)
I
Ванечка пробудился в начале седьмого. Состояние его было ужасно. Глаза не желали открываться, а единожды открывшись, снова закрыться не могли. Кровь кололась, как затвердевшие сосульки, и казалась газированной. Во рту стоял такой вкус, как если бы он две недели носил, не снимая, одни носки, а потом всю ночь жевал их.
- Идея? - простонал он, в сугубо анекдотическом смысле: то есть "где я?" Вопрос был актуален целую минуту, а то и больше - он совершенно честно не мог понять, где он очутился и какая цепь событий привела его сюда. И только разглядев на подушке рядом черноволосую не свою голову, он въехал: "Таня... Это же Таня. Жена".
И вчерашний день постепенно выстроился в ряд, и ему стало стыдно, и очень захотелось что-то такое сделать с собой, только совсем непонятно было, что же. Он вытек в ванную, залез под ледяной душ, тихо повизгивая, тут же выскочил, растерся и почему-то на цыпочках спустился на кухню.
- А! - сказал ему Ник, который у же сидел там с наполовину опорожненной бутылкой шампанского и красным лицом. - Стакан виновнику торжества и товарищу по несчастью. Прими на грудь, оттягивает.
Ванечка, приняв стакан дрожащей рукой, послушно выпил, но особой оттяжки не почувствовал. Ему был подан второй.
- Из деликатности не спрашиваю, как оно, - продолжал Ник. - И чтобы сменить тему, ответь-ка мне на вопросик по твоей части, а то у меня кроссворд не получается. "Легендарный поэт, герой кельтского эпоса". Шесть букв.
- Оссиан, - не задумываясь, пробубнил Ванечка.
- Так, попробуем... Нет, не выходит. "Марсиан" - семь букв, а надо шесть.
- Погоди, какой еще Марсиан? - Ванечка вдруг заволновался и закрутил руками.
- Э-э, да тебе бы тремор унять... Ну-ка поищем... Дом моего друга - мой дом.
И Ник по-хозяйски залез в буфет и извлек оттуда початую бутылку ликера.
Ванечка рванул полстакана, и все окончательно встало на места.
"Марсиан..."
Он устремился наверх, оставив на кухне опешившего Ника, распахнул дверь спальни и, опустившись на колени перед кроватью, стал покрывать поцелуями Танино лицо.
- Прости, прости меня, друг мой, жена моя... Таня открыла глаза. Иван откинул одеяло и навалился на нее всем телом.
- Я же муж, муж тебе, не марсиан какой-нибудь...
- Погоди... какой еще марсиан? Он схватился за подол ее ночной рубашки и стал тянуть вверх.
- Постой, пусти на минуточку. Я сама. Таня вывернулась из-под него на другой край широкой кровати и плавным движением скинула с себя рубашку.
- Ну, иди сюда...
Ванечка взглянул на нее, зажмурился, как от яркого света, и, сопя, подполз к ней...
- Я... Ты... - Он задыхался.
- Привстань, пожалуйста. У тебя так ничего не выйдет.
Она помогла ему стянуть брюки, трусы и, поглаживая и направляя его нефритовый столбик, помогла ему войти в заветный грот.
Они стали мужем и женой.
Через три дня они стояли у дверей Ванечкиной квартиры с сумками в руках. Их ускоренный медовый месяц закончился, как и все хорошее, слишком быстро завтра Тане нужно было выходить на работу, да и злоупотреблять гостеприимством Елки и Павла, откладывая тягостный момент возвращения, было неловко.
Иван помедлил у двери, набрался мужества, позвонил. Он не успел еще снять палец с кнопки звонка, а дверь уже распахнулась, и на него пошла наступать Марина Александровна, оттесняя его вглубь площадки.
- Где ты пропадал?! - театрально прошипела она. - Я звонила Рафаловичам, и Рива Менделевна сказала мне, что никакой дачи в Соснове у них нет. Говори! Я должна знать правду!
Иван опустил голову и посмотрел на нее исподлобья. Потом он сделал шаг в сторону, так что Марина Александровна оказалась прямо напротив Тани.
- Мама, - сказал он. - Познакомься. Это моя жена.
Марина Александровна, не взглянув на Таню, закрыла руками лицо. По тону сына она поняла, что он и не думает шутить.
- Но как... почему... Кто она?
На этом решимость Ванечки иссякла, и он промямлил:
- Ну... помнишь, к нам еще девочки приходили ремонт делать. И...
Марина Александровна отняла руки от лица и, исподволь оглядываясь, отступила в прихожую. Там она еще раз посмотрела назад и аккуратно, чуть сгруппировавшись, упала на мягкий ковер и закатила глаза.
Иван не шелохнулся. Если бы не оглядка матери, не бережность ее падения, он, несомненно, кинулся бы к ней, стал помогать, утешать, просить прощения. Но Марина Александровна плохо, по-любительски отыграла сцену, и Иван не мог этого не заметить.
Таня - тем более. Она решительно взяла Ивана за руку и сказала:
- Идем отсюда.
- О-о! - простонала Марина Александровна, не раскрывая глаз.
Из глубин коридора накатывался отец.
- Марина! - воскликнул он. - Скажи, скажи мне, что он с тобой сделал?!
Этого Иван уже не мог вынести. Он развернулся, подхватил сумку и вместе с Таней устремился по лестнице вниз.
- Вернись, негодяй! - грохотал сверху голос отца. - Вернись и посмотри, что ты сделал с матерью! Но возвращаться они не стали.
Таня пристроила мужа на свободную коечку в комнате у знакомых ребят. Это предполагалось как сугубо временная мера - уже на другой день после несостоявшегося знакомства со свекрами Таня имела очень серьезный разговор с комендантшей на предмет выделения им отдельной комнаты. Беседа вышла не очень приятной - комендантша однозначно отказала ей, потому что ее муж (а) имеет ленинградскую прописку и жилье и (б) не работает в строительном управлении. Более того, Тане намекнули, что ее хахаль, будь он там муж или не муж, вообще ночует в общежитии только по милости руководства, а потому руководство вправе рассчитывать на некоторый материальный стимул, хотя бы с получки. У Тани довольно быстро возник один план, но начать приводить его в действие можно было только на выходных.
Утром она убегала на работу, а Иван просыпался, слонялся по общежитию, коротал время в кино или перед телевизором в комнате отдыха. Конечно, надо было бы заняться дипломом, но и черновики, и читательский билет остались у родителей, что, откровенно говоря, Иван воспринимал с облегчением - сейчас ни ум, ни душа ни к какому диплому не лежали. Он весь погрузился в сложные, научно выражаясь, амбивалентные переживания, связанные с переменами в его жизни. В первую очередь он самозабвенно жалел себя - ради супружеского счастья потерял родной дом, а счастье-то подмигнуло и скрылось. Ну, почти скрылось - после ужина тактичные Оля и Поля уходили "на телевизор", оставляя молодоженов наедине на часик-полтора. Но скоро, слишком скоро, раздавались в дверь легкие стуки, и Таня, поспешно приведя себя и мужа в порядок, кричала: "Заходите!", сама уходила с Иваном в коридор, на кухню, в комнату отдыха, совсем на чуть-чуть: везде толокся народ, и самой нужно было к завтрему выспаться. Проводив Таню обратно в "келью", Иван тупо досматривал телевизор до самого гудочка, либо шел на свое койко-место, где резался с ребятами в "козла" (карточного или доминошного), по мере способностей поддерживая беседу - о водке и бабах. Проживание в общежитии напоминало ему больницу, где он месяц пролежал в десятом классе с гепатитом.