Страница 104 из 146
В клинике доктора Фалджяна Таня провела две с половиной недели, малоприятных не столько медицинскими обстоятельствами, сколько сенсорным голодом - облупившиеся белые стены внутри и снаружи, унылый дворик с темными кипарисами и чахлым розовым бордюром, занудный однообразный режим, хриплый телевизор, показывающий только бледные тени, соседки - скорбные армянские девы, с их покаянными придыханиями и толстыми свежевыбритыми ногами. От такой тоски Таня готова была волком выть и при первой же возможности убежала в высокогорный молодежный лагерь "Звартноц". Лишь на третий вечер, немного напитавшись ощущениями, она нашла в себе силы позвонить в Ленинград.
- Куда ты пропала? - с непривычным напряжением спросила Ада.
- Дела, - сказала Таня. - Возникли срочные дела, я же написала. Даже на Никиткину свадьбу не смогла...
- А свадьбы не было,- с какой-то странной интонацией сказала Ада.
- Что так?
- Пришлось отложить. Пока Никита не поправится.
- Что с ним?
- В самый день свадьбы, хулиганы... изверги! Ворвались в квартиру, связали, избили, еще и волосы все состригли.
- Господи, какой ужас! Их поймали?
- Какое там! Он и примет-то никаких назвать не может. Четверо мордоворотов с черными шарфами на рожах. Кроме него их никто не видел. Или боятся говорить... А тут еще и Павел твой разбился...
- Как ты сказала? Повтори.
- В экспедиции. Машина в пропасть упала. Остальные погибли, а он успел выскочить, но сильно разбился. Сейчас в Душанбе, в больнице.
- В какой? Погоди, я ручку достану...
- Зачем ручку?
- Адрес записать. Я вылетаю к нему. Ада попеняла, что Никита сестру не заботит, и попросила перезвонить через часик, а Таня быстренько наменяла в почтовом окошке еще стопочку пятиалтынных и позвонила Черновым - сначала домой, где никто не взял трубку, потом на дачу. Поговорив с присмиревшей от лавины семейных катастроф Лидией Тарасовной, она присела на лавочку рядом с одиноким междугородним таксофоном, достала пачку "Арин-Берд" и задумалась, пуская сизый дым в черное южное небо...
Что есть любовь? Изысканная приправа, призванная одухотворить и драматизировать простой, как мычание, акт спаривания человеческих самцов и самок, или вполне самостоятельное, самоценное блюдо на пиру жизни? Биологический инстинкт, культурное условие, привитое средой, или что-то иное? Что? Дальше мысли не шли... Правильно определиться Тане было теперь нелегко как и вообще думать о любви. А Павел стал таким недосягаемым. Но если и его потеряет - это будет крах.
Отвлеченные рассуждения Таню не особенно увлекали, но очень хотелось понять саму себя... Хорошо, что между столицами союзных республик есть прямое авиационное сообщение. И она, хватаясь за последнюю надежду, как за соломинку, полетела навстречу тому, что быть должно...
VIII
Жизнь возвращалась как рождение заново. Чувство тела началось с ощущения тупой пульсирующей боли, разлитой по всему телу; свет возник размытыми цветными бликами; первые запахи лишь много позднее осознались как запахи синтетической прохлады, живых цветов и спирта; разлаженный слух внимал чему-то наподобие далекого морского прибоя; осязание... впрочем, осязать было нечего, только спина ощущала плотное соприкосновение с упруго-полутвердой поверхностью, и нечто легкое, невесомое на щеке... И еще было неожиданное, чисто эстетическое переживание небывалой, ангельской красоты, парящей где-то совсем рядом. И именно с переживанием красоты начала набирать силу четкость ощущений. Еле различимый овал, нависший над ним, стал молодым женским лицом с розовой, матовой кожей и яркими веселыми губами, белесый нимб вокруг овала разделился на белый крахмальный колпак и выбивающиеся из-под него светло-русые волосы. Легкое прикосновение к щеке - это была салфетка в ее пальцах. Морской гул отступил, как помехи при повороте антенны, и остался только чистый тон, мелодичный голос:
- Пришел в себя, миленький... Слава Богу... Лежи, лежи, теперь уже все будет хорошо...
- Где? - каркнул Павел отвыкшим горлом. - Я? Где?
- В санатории, хороший мой. В самом лучшем, образцово-показательном.
- Пить!
- Потерпи, золотко мое. Врачи не велели. Дай-ка я тебе губки салфеточкой оботру... И вот еще, понюхай...
Он вдохнул - и окружающее вмиг сложилось во вполне вразумительную картину. Комната... впрочем, комната являла собой точное подобие той, которую в Ленинграде в эти самые часы покидала его выздоровевшая сестра, и еще одной, в которой после инфаркта лежал в тяжелом состоянии его отец, Дмитрий Дормидонтович (по всей стране спецучреждения такого типа строились по типовым проектам и отличались только незначительными деталями). Ничего этого Павел, естественно, не знал и узнает еще не скоро...
Постепенно, в ходе разговоров с Варей - так звали эту пэри в белом халате, - с врачами и с двумя обходительнейшими гражданами в штатском (Худойер Максумович и Сергей Анатольевич) Павел восстановил и картину того, что произошло с ним. Неопохмелившийся прапорщик, резко расслабившись после тяжелого участка дороги, зевнул-таки поворот с ущелья и направил машину прямо в пропасть, в самый ее, краешек - через каких-нибудь десять метров обрыв переходил в сравнительно пологий спуск. Вслед за Павлом из ГАЗа успели выскочить еще двое солдат, правда, один выпрыгнул не в ту сторону и был раздавлен рухнувшей на него машиной. Второй, тот самый Сидоров, который подавал им пиво, охлажденное в реке, сильно разбился, но, в отличие от Павла, сознания не потерял, выполз на дорогу и остановил первый же грузовик. Об аварии сразу дали знать в Хорог и на заставу. Павла нашли метрах в пятнадцати вниз по склону, с переломом обеих рук, ноги, двух ребер и сотрясением мозга (крепко ударился о камень). Уже позже рентген определил трещины в основании черепа. Машина упала на самое дно ущелья и взорвалась. Трое оставшихся в ней погибли на месте. Павел узнал, что фамилия прапорщика была Неплакучий, а Генка Малыхин оказался по отчеству "Исаакович". (Тут Павел грустно улыбнулся - нарочитый антисемитизм, столь раздражавший его в покойном приятеле, имел, оказывается, некие сугубо личные корни.) Оставив свой отряд на замполита, капитан Серега сам возглавил доставку Павла и Сидорова в хорогский госпиталь и отстучал телеграммы родителям обоих пострадавших. Как знать, если бы не эта телеграмма, что стало бы с Павлом в хилой местной больничке? А так партийная "экспресс-почта", приведенная в действие телеграммой, сработала моментально. Вызванная к Дмитрию Дормидонтовичу особая медицинская бригада, подчиненная Девятому управлению КГБ, тут же известила обком и свое непосредственное начальство. Через Москву о случившемся на Памирском тракте был оповещен лично товарищ Расу лов, первый секретарь ЦК Таджикистана. Уже через два часа за Павлом прибыл специально оснащенный вертолет, и его перевезли в закрытую Четвертую клиническую больницу по улице Михайлова в Душанбе, больше похожую на санаторий, может, от близости уникального Ботанического сада. Там всегда имелось несколько свободных палат, оборудованных по последнему слову медицинской техники, и квалифицированный штат врачей. К тому моменту, когда Павел пришел в сознание, стало окончательно ясно, что жизнь его вне опасности, и почти не оставалось сомнений, что его полное выздоровление - только дело времени, хотя и долгого.