Карантин

Оцепления следовало ожидать. Но Махорка был не дурак переть в лоб, и туман, окутавший город, был ему только на руку. Через тропы по склону Тепе-Оба он поднялся на Портовик – бывший дачный поселок, заселенный нынче москвичами, горе-художниками и волосатым наркоманским хипьем. Дачки-развалюхи выглядели на удивление мирно, разношерстные обитатели копались в огородиках, обрезали деревья, малевали картинки на стенах. Кое-где над крышами подымался дымок, тянуло съестным духом. И верно – сирену здесь не услышат, интернета здесь нет и радио скорей всего тоже. Пара детишек в цветных дурацких одежках игралась в саду, кидалась друг в дружку пестрыми листьями. Бежать вам надо, трам-парарам, бежать отсюда! Но в дурную годину каждый сам за себя.

От Портовика тропы шли к белым Куполам, перевалу и склону, заросшему сосновым, высаженным полвека назад лесом. Спустился с горы, миновал Рассвет, поднялся на склон ещё раз – и коктебельская трасса. Автобус от Наниково могли и отменить, лучше б лесом до Щебетовки. Там сидит старый кореш, за которым старый должок – вывезет до Керчи в объезд через Ялту, и баста, в расчете. Будем жить.

Спуск в долину оказался несложен. Внизу, у трассы, пасся табун лошадей, утреннее солнце подсвечивало рыжие гривы и умные, терпеливые морды. На шоссе, у бетонной остановки и съезда никого не было. Прячась за лошадиными крупами, Махорка пересек трассу, затем спустился в овраг, поросший ежевикой. Ещё немного, километра четыре…

- Эй, друг! Помоги по-братски!

Козьи морды показались в кустах, носатый, небритый пастух помахал Махорке с обрыва. Откуда только взялись?

- Козочка у меня убежала, друг, сорвалась со склона и встать не может. Помоги наверх вытащить.

И вправду – из зарослей поодаль поблескивали испуганные желтые глаза, несло мочой и мокрой шерстью. Махорка вздрогнул – звериный взгляд показался ему страдающим, человеческим. Да пошел ты!

- Времени нет, трах-тарарах! Сам тащи.

- Как скажешь, друг, -  усталый пастух положил посох, и тяжело кряхтя, стал спускаться. Дурацкая коза замемекала, выцарапываясь из колючек ему навстречу.

Злой Махорка выругался сквозь зубы и прибавил шагу. Ещё немного, ещё чуть-чуть, через вязкую лужу, мимо груды камней, похожих на выбитые зубы чудовища, мимо странных домов-куполов с серебристой пленкой вместо крыш…  Жителей здесь не слышалось – уехали на материк, переселились в город и или сбежали вовремя. Даже собаки не лаяли и дымом ниоткуда не пахло. Вот и дорога – следы от квадроциклов поднимались на самый верх плоской, как шляпа горы. Привал! Спасся…

Сбросив с плеч нетяжелый, но все-таки оттянувший плечи «сидор», Махорка плюхнулся прямо на теплую землю. Солнце парило, по спине текли струйки липкого пота. А бутылка-то не степлилась! Сорвать крышку с «мерзавчика» секундное дело, обжигающий холод наполнил рот, сердце забилось сильнее. Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, от узбеков ушел, от грузин ушел, от шальной пули ушел и осколок мимо сердца прошел. И оцепление за плечами осталось. И имя поганое здесь останется, к чертям Махорку, Никита я, Никита Силантьич Юрчик, старший лейтенант ВДВ в отставке. Все получится!

Острый зубец короны царапнул бок. Махорка вытащил драгоценный обруч, протер его рукавом – ишь сияет, как новенький. Кого же венчали драгоценностью, короля, принцессу, местного князя или татарскую ханшу? Кто красовался, улыбался перед зеркалом, щурился горделиво. Женщина, трать-тарарать, я уверен – женская штука.

Чья-то тень скрыла солнце. Махорка поднял взгляд. Перед ним стояла прекрасная дама в царственном бархатном платье. Руки дамы унизаны были золотыми перстнями, шею украшало ожерелье с крупными аметистами, пронзительно-зеленые глаза смотрели холодно и свирепо. Он уже видел эти глаза, пятна крови на шее, кривую ухмылку, обнажающую безупречно белые зубы. Дама протянула бледные ладони и Махорка, не колеблясь, положил в них сверкнувшую драгоценность. Он ещё не терял надежды вывернуться, сбежать, отмахнуться ножом…

Прекрасное, болезненное лицо приблизилось, рот обожгло поцелуем со вкусом мертвечины, гнилой яд проник в кровь. Холодные пальцы гладили грязные щеки старшего лейтенанта в отставке, ощупывали брови и скулы, утирали пот, проступивший на лбу. Затем все исчезло.

Солнце повернуло к закату, свет проник сквозь сомкнутые веки. Махорка почувствовал, что лежит на грязной земле, обессиленный, но живой. И дышать может и небо видит. Но больно… как же больно. Кашель сотряс грудь, по бороденке потекла красная пена. И кончики пальцев вдруг почернели и жар, липкий жар разлился в крови. Жить, жить хочу, ну пожалуйста! Жить!

Махорка захрипел и закрыл глаза.