Полоса переменности

— Это что, какой-то странный розыгрыш? — спросил Игорь. Он на ощупь нашел на стуле одежду и теперь стоял перед кроватью, торопливо застегивая комбинезон. За окном светало, темнота в комнате перестала быть такой непроглядной. Теперь он различал, пока смутно, силуэт сидящего на стуле человека.

— Нет, это не розыгрыш. Я хочу, чтобы вы отчетливо понимали, с кем имеете дело, и осознавали, что именно мне от вас нужно. Итак, то, чем вы занимаетесь для удовольствия, мы — миксомицеты — делаем для обмена информацией. Миксомицеты в определенном смысле бессмертны. Плазмодий — это одна клетка со множеством ядер. Сколько миксамеб слилось в один организм, столько ядер там и будет. Эти ядра сливаются парами, из двух получается одно, потом оно снова делится на два, и каждое ядро после этого деления знает то, что знал его партнер. Потом эти же ядра оказываются заключены в споры, из которых появятся новые миксамебы, и так без конца. В конце концов, каждая клетка знает все, что знают остальные. Мы — хранители истории Земли.

— Не смешно, — Игорь сделал шаг вперед и прищурил глаза, ему хотелось, несмотря на сумерки, разглядеть загадочную гостью.

— А я и не смешу, — она пожала плечом, и в этом движении было что-то знакомое ему. — Мы очень дорожим Землей, нам хочется, чтобы от нее хоть что-то осталось. Отсюда такие маскарады.

Он сделал еще шаг. Теперь в комнате стало светло настолько, что он различал цвет волос. Они были рыжие, мягкого медового оттенка и обрамляли лицо, хорошо ему знакомое: высокие скулы, маленький острый нос, торчащий подбородок.

— Полина? — спросил он, делая еще один шаг. Но это была не она: волосы были прямые и голос был не ее: что-то вялое и безжизненное вместо сиплой мелодии окарины.

— Нет, не Полина. И не Марина, хотя тоже могла бы.

Черты ее лица стали меняться. Нос стал круглее, глаза — меньше, линия подбородка скруглилась. Волосы хоть и не потемнели, но укоротились.

Игорь протянул руку к этому изменчивому лицу, и в этот момент существо, называвшее себя Линой, резко подалось вперед. Пальцы Игоря вошли в лицо с влажным чавкающим звуком, словно в желе или остывшую манную кашу. Игорь отшатнулся назад, отдернул руку, пытаясь стряхнуть с нее налипшие капли.

— Раскройте ладонь, — сказало существо, уже потерявшее сходство и с Полиной, и с дочерью. В его щеке медленно зарастала дыра, оставленная пальцами Игоря, нос потерял форму и съехал на бок, глаз внешним уголком печально смотрел вниз, словно у неправильно сшитой куклы. Свет уже заполнил всю комнату, и Игорь мог видеть каждую деталь.

— Раскройте, раскройте, — повторило существо. Черты его лица становились нормальными, теперь это была незнакомая женщина. Игорь разжал пальцы и посмотрел. Маленькие влажные шарики, прилипшие к его ладони, собирались в один полупрозрачный комок телесного цвета, стремясь друг к другу, как намагниченные.

— Каждый кусочек того, что вы воспринимаете как мое тело, может жить сам по себе, — сказала Лина. Мы составили его из самых разных слизевиков — у нас потрясающее природное разнообразие цветов и оттенков. Волосы — это Trichia decipiens, тело — Stemonitis fusca, а, допустим, белки глаз — Physarum album. Чудесный белый цвет, чистейший.

Влажный комок полз по ладони Игоря. Он был телесного цвета, и от этого возникала иллюзия, что кто-то передвигается у него под кожей.

— Давайте, — Лина протянула руку, — давайте, я возьму. Я же вижу, как вам неприятно.

Бежевая капля вытянулась вверх, ее аморфное рыльце коснулось пальцев Лины, и слизевик втянулся ей под кожу. Игорь встряхнул рукой и вытер ладонь о брюки, чтобы не чувствовать оставшегося на коже влажного следа.

— Мы везде: в лесах, полях, парках, скверах, дворах, даже в цветочных горшках. Иногда нас принимают за мох, иногда — за плесень, иногда — за грибы. Как правило, вовсе не замечают. А мы замечаем, видим, чувствуем, передаем друг другу век за веком. Мы — память этого мира и его ассенизаторы. И то, что происходит в последние годы, убивает нас так же, как убивает вас, просто мы можем почувствовать это раньше, а вы — когда будет уже поздно.

Игорь встал у окна. Сквозь зеленоватый купол на улицу лился смягченный солнечный свет. Мостовые были пустынны: до выхода на работу оставалось еще больше часа.

— Сначала все смешалось, встало с ног на голову. Вы сами видели, что случилось с климатом: жара, потом мороз, следом — ураганный ветер. Земля пришла в движение. У вашего дома разлилось море. Кто-то жил на равнине, а проснулся среди гор. И все это — последствия бездумных, бессистемных человеческих решений. Но даже это не было так страшно, как то, что происходит сейчас. Видите ли, в состоянии хаоса люди думают только о выживании. Но это не так пугает, как состояние стабильности, когда никто вообще ни о чем не думает, за них это делает система. А система нацелена только на одно — на собственное воспроизводство любыми способами. Ей выгодно состояние относительного благополучия каждого из ее элементов внутри. Тех, кого такое состояние не устраивает, она считает больными, пережевывает и переваривает. Она минимизирует любые затраты и сейчас, на основе того, что стало известно о миксомицетах, стала максимально эффективной. Но на то, что происходит вовне, ей плевать. Стабильность — источник загрязнения такой силы, что вскоре на многие километры вокруг ничего, кроме стабильности, не останется. Мы не выживем, не справимся. А следом и люди, оставшиеся вне зоны, умрут.