…жив?

Вскоре хозяин дома закончил перенос нехитрой провизии, пригласил гостя войти, они расположились в комнате и стали пить чай. Шпису показалось, что Алижан чем-то расстроен, отрешен. Однако, первым заговорить он не решался, – мало ли, вдруг что-то личное. Помолчав несколько минут, Алижан сам прервал тишину:

–Послушай, ты Иосифа давно видел? –глядя куда-то сквозь гостя, спросил он.

–Пригожина? Позавчера, а что?

–Да он мне тут прошлый раз статьи заказывал для журнальной версии «Антологии русского рока». Я тут набросал, про Кинчева, «Алису», Кипелова, времена их сотрудничества… Так, ничего особенного, небольшой свежий взгляд. Не передашь ему? – Алижан протянул ему несколько листков бумаги, исписанных плотным, аккуратным, убористым почерком.

–Обязательно передам. Сколько он тебе должен?

–Да, ничего, я дождусь, у меня есть пока, – отмахнулся Кабанбаев, зная, что сейчас не в меру сердобольный Юра начнет совать ему деньги.

–Брось, говори, мы с ним сами посчитаемся.

–40.

–Вот, держи, – забрав бумаги, Шпис достал из кошелька сорок долларов и вручил их Алижану. – Статьи передам, но редактировать будет Троицкий, ты его характер знаешь. Так что учти – могут вернуться на доработку.

–Да нет проблем. Только передай Иосифу, пожалуйста, чтобы публиковали так же от имени его журналистов. Не хочу светиться ни перед кем, а особенно – перед этой свиньей Троицким.

–Обязательно передам. А что насчет этого? – Айзеншпис кивнул на красную толстую папку, что лежала на полу в углу комнаты.

–Что это? – Алижан сделал вид, что забыл о принесенном Юрием материале, но в действительности все хорошо помнил; просто не хотел о нем говорить.

–Сценарий, – недоуменно пожал плечами Шпис. – Это же Леша Учитель сочинил. Ну ты его помнишь, он еще в «Камчатке» вместе с Цоем фильм «Рок» снимал, и на базе отснятого тогда материала хочет сделать новый полный метр. Ты, что, не прочитал до сих пор? Я же неделю назад тебе его привез и все объяснил.

–Прочитал. Бегло.

–И что скажешь?

–Что это просто ужасно, если не больше, – нехотя отвечал Алик.

–Что ты имеешь в виду?

Хозяин дома понял, что неприятного разговора не избежать. Он набрал побольше воздуха и приступил к излому копий.

–Все, от начала до конца, неужели непонятно?! Ну сам посуди – в чем смысл фильма? Погибает Цой. На место выезжает некая латышская следователь, которая в первую очередь вступает в интимный контакт с виновником его гибели, водителем автобуса Фибиксом. Благодаря этому, Фибиксу удается уйти от ответственности. Но его «высокоморальные» качества не позволяют оставить в трудной ситуации близких Цоя, которым он решает помочь отвезти тело в Ленинград… Я уж не говорю о том, что ни один нормальный человек, который потерял родственника по вине – прямой или косвенной – другого человека, не станет обращаться к последнему за помощью и никакого сострадания не примет. Это бы все черт с ним. Но что начинается потом? Всю дорогу до Ленинграда все близкие Цоя, включая Марьяну, Разлогову, Рикошета, Каспаряна, Стингрей, только и делают, что пьют и совокупляются! Вопрос – чем заслужил Цой и его память такое неуважение в дни, когда молодежь массово уходит из жизни в годовщину его гибели?!

–Мне кажется, ты узко смотришь на вещи, – покачал головой Юрий.

–Посмотри шире…

Тот почесал лоб и заговорил – пусть не так выразительно, но не менее убедительно, чем Алижан:

–Это же экран. Там, как и в жизни, не бывает однозначно положительных и отрицательных героев. Это же не театр. Там краски мешаются, за счет этого создается эффект присутствия… Вот Фибикс. Поначалу он выглядит негодяем, стремящимся любой ценой уйти от ответственности, так? А потом – достойным человеком, который протягивает руку помощи его семье. И с другой стороны – его близкие, которых мы знали как вроде бы культурных и светских людей, оказываются приспособленцами и подлецами. И встает вопрос – убили ли Цоя КГБ или холодность и непонимание его же окружения? Вот какова проблематика фильма…

–Проблематика?! – всплеснул руками Кабанбаев. – А про память артиста никто не подумал? Ладно, на семью всех собак повесить, проехали. Но кем изображается он? Рогоносцем? Слепцом? Тупицей, которого все подряд разводили и который годен был, как видно из фильма, только на то, чтобы удовлетворять потребности троглодитов, именуемых «деятелями культуры» и «ближним кругом»?!

–Еще раз тебе говорю, это жизнь, – не унимался продюсер. – И Витя не был безгрешен, и близкие его. Семью бросил, сына…

–Не бросил! – яростно взвизгнул Алижан. Собеседник поспешил его успокоить:

–Ну ладно, не кипятись. Не бросил, Марьяна сама виновата была. Но и он, когда начинал с ней жить, тоже не был слепым. И многие про него вспоминают, мягко говоря, в серых красках – и тебе это отлично известно. Нет, не потому, что они злопыхатели и сволочи. Просто потому, что они запомнили его таким. Бесспорно, поэт и композитор он был отличный, но ведь не только и не столько из этого собирается в наш век доступной информации образ кумира. Он состоит и из негативных черт тоже, и ему они не страшны, потому что те, кто по-настоящему фанатеют от него или любят его как друга, обязательно найдут этому оправдание и увидят изюминку и прелесть даже там, в тех чертах героя, где ее нет.

–И на них рассчитан сценарий? На такую аудиторию?

–Ну, в основном.

–А что, если нет? – предположил художник. – Если настоящие враги Вити посмотрят эту лабуду, схватятся за нее руками и ногами и начнут полоскать его память и его семью?

–Так это же будет прекрасно! – всплеснул руками Шпис. – Представляешь, какая волна поднимется?! Это же как вторая жизнь Виктора Цоя будет! В наше время не имеет значения вектор, с которым поднимается и развивается волна популярности. Имеет значение длина, то есть высота, этой волны. Неважно, ругают тебя или хвалят. Важно, что говорят. Разве не так?

Алижан только покачал головой:

–Я тебе, Юра, так скажу. Дорога ложка к обеду. Учитель твой, когда «Рок» снял, тогда и должен был думать насчет проката.

–Но ему тогда не дали, ты же знаешь, цензура запретила.

–А какая разница? Сейчас, спустя 15 лет, доставать архивный материал, не ему одному, а еще и наследникам Вити принадлежащий, чтобы нагреть на нем руки – как минимум мародерство. Снималось для другого, при других обстоятельствах, с другой целью. Не спросив у Виктора – а спросить у него невозможно – сейчас вырвать кадры из контекста и вставить их даже хотя бы в хороший фильм (под критерии которого принесенный тобой сценарий никак не подпадает) было бы безнравственно…

–Погоди, – остановил своего визави продюсер, переведя разговор в более знакомое и приятное для него самого русло. – Причем тут нравственность? Ты сказал о членах семьи, так? Их интересы будут учтены. Мы как раз сейчас их «обрабатываем» на предмет получения согласия на съемки. И тебе нехило перепадет, если согласишься для картины пару эскизов сделать, над студийными съемками поработать, костюмами поможешь… Уж поверь мне, я тебя никогда не обделял!

–Да, я знаю, к тебе никаких претензий. Но все же я думал, что ты к памяти Вити лучше относишься…

–Вот только не надо про мое отношение, ладно? – одернул его Шпис. – Я всю жизнь деньги зарабатываю, и Вите помогал их зарабатывать тоже. Это моя работа. И, если есть возможность не на песнях, а на образе Цоя их сделать и помочь его семье и тебе, в том числе, то, поверь, я это сделаю!

–Ладно, – Алижан почувствовал, что Шпис прав, и пора спор заканчивать, пока он окончательно не проиграл. – Давай договоримся так. Все равно без согласия родственников ничего не выйдет. Как только договоришься с ними, милости прошу. Я возражать не буду, и чем могу, тем помогу.

–Если бы еще проконсультировал где-то как-то, это было бы здорово, – протянул ему руку Юрий. – Лучше тебя биографию Цоя никто не знает.

Алижан посмотрел на него и улыбнулся.

Глава четвертая