Призраки прошлого

Нервно выхватив мобильник, Розенштейн  бросил:

— Да! Да! Да! С какой стати, Беня? — вскричал он. — Почему я должен отвечать? Какое отношение… Почему это я не уследил? Беня! Черт!

Он с раздражением выключил связь, бросил телефон на стол и задумался. В дверь номера постучали, Розенштейн не шелохнулся. Стук стал значительно громче, превратился в требовательный.

— Давид, я знаю, что ты там, открой, — послышался  голос Верхоланцева.

Розенштейн, кряхтя слез с кресла, подошёл к двери и впустил главрежа.

— Нам надо за жизнь поговорить, — произнёс Верхоланцев.

— У меня дела, Дима, — буркнул Розенштейн, возвращаясь в кресло.

— Я знаю, что у тебя дела. А у меня не дела, а делишки. И о них мы и поговорим, — удобно устроившись на диване, проронил Верхоланцев.

Он достал из портфеля пухлую папку и выложил перед продюсером. Розенштейн быстро пролистал и, отодвинув, пробурчал:

— И что ты хочешь от меня, Дима?

— Ну, даже не знаю. Объяснений, наверно.

— А чего объяснять, я не имею к этому отношению, — проскрипел Розенштейн, откинувшись на спинку кресла. 

— Ну как же так, Давид, — с театральным сожалением, проговорил Верхоланцев. — Твой подручный признался, что убил Григория Северцева по твоему заказу, а также пытался убить Милану.

— Мало ли что наболтал этот фрукт. Его, небось, так в ментовке уделали, он мог сказать, что его прислали марсиане.

— Также, он подложил мою запонку на место убийства Северцева. Я так понимаю, чтобы сделать мне приятное, — язвительно продолжил Верхоланцев.

— Это все вранье, — проворчал Розенштейн. — Некогда мне на эту тему говорить, Дима.

— Там, в этой папочке масса любопытных материалов по поводу забавного проекта — реалити-шоу, в котором участвовал Северцев, потом Верстовский. Очень интересно. В прямом эфире показывать, как убивают, вешают, расстреливают людей. И получать за это бешеные бабки. Это ж надо до такого додуматься. Хвалю за оригинальность.

— Между прочим, Дима, эти, как ты элегантно выразился, «бешеные бабки» я вкладывал в твой гениальный фильм, — с сарказмом объявил Розенштейн. — Тебя ведь не интересует, откуда берётся бабло. Ты у нас гений не от мира сего, паришь над землёй, аки ангел, дела простых смертных тебя не волнуют.

— Да, это моя вина, что я так неразборчив в средствах.

— Нет, у тебя никаких доказательств. Нету, Дима. Так что иди, отдыхай.

— Ну, почему же нет доказательств. Есть свидетельства. Например, Верстовского, — вглядываясь в лицо Розенштейна, проговорил  Верхоланцев.

— Со слов одного человека, — насмешливо проговорил Розенштейн. — Кроме того, я должен тебе сказать, Дима. Мне звонили из полиции, в заливе нашли тачку, а в ней труп Верстовского. Судя по всему, напился на радостях, решил покататься и не справился с управлением.

Верхоланцев откинувшись на спинку дивана, помолчал.

— Так, значит, ты все-таки его убил, — мрачно констатировал он.

Розенштейн скривился и ответил:

— С чего ты взял, Дима?

— Не отрицай. Это очевидно. Верстовский представлял для тебя главную опасность. Ты боялся его и ненавидел. Не будь его, никто бы так и не узнал о твоих грязных делишках, Давид.

— Дима, я решил твою проблему, — спокойно изрёк Розенштейн, сцепив пальцы на объёмистом пузе.

— Какую-такую мою проблему ты решил? — ядовито поинтересовался Верхоланцев, сделав акцент на слове «мою».

— Милана собиралась уйти к этому говнюку, тебе грозил развод, раздел имущества и тому подобные радости.  Я тебе помог, Дима. Ты должен меня поблагодарить за это.

— Ты — дурак, Давид. Старый дурак.  Милана прожила бы с Верстовским пару месяцев, полгода, максимум год и вернулась бы ко мне. Потому что она привыкла совсем к другой жизни. Она должна царить, а царить она может лишь рядом со мной. Она — алмаз, который превратился в сверкающий бриллиант только в моей огранке. Понятно тебе? Верстовский — неглупый парень, не без способностей, симпатичный, но таких она найдёт за три копейки пучок в базарный день. Да и он через некоторое время понял бы, что Милане не двадцать пять и даже не тридцать семь, а тридцать девять, и характер у неё не сахар. Она вернулась бы ко мне, без всяких телодвижений с моей стороны, а теперь я получу законченную истеричку, которая будет рыдать дни и ночи напролёт, резать вены, вешаться, травиться и мне потребуется год, а то и годы, чтобы привести ее в рабочее состояние. И ты думал, я буду благодарен за это? Ты ошибся. Сильно ошибся.

— Чего же ты хочешь, черт тебя побери? — раздражённо прошипел Розенштейн.

— Даже не знаю, покаяния что ли.