Страница 183 из 185
Над левым ухом что-то противно пищало с равными промежутками времени. Я с большой неохотой разомкнула веки. Снова больница. А это пищит электрокардиограф, в виде диаграммы демонстрирующий частоту моего пульса.
Где-то у подножия моей больничной кровати вспорхнула худенькая, почти бестелесная девушка в белом халатике и выскочила из палаты, но через минуту, если не меньше, ворвалась обратно в свите до ипохондрии серьезного врача. Я, в совершенном безразличии уставившись в потолок, позволяла проводить осмотры, анализы и всяческие аппаратные исследования. Я молча терпела уколы и капельницы, суету медсестер вокруг меня, нисколько не обращая на них внимания и ничего не видя, кроме белого высокого потолка.
Я помнила все, что предшествовало потере сознания. Вид лежащего на снегу Андрея… лицом вниз… Как у меня в груди сдавило от жжения, которое душило и не давало сделать вдоха; левое плечо немилосердно заломило от невыносимой боли; но я продолжала порываться к нему…
Повернув голову на бок, я увидела за окном темноту, в палате, оказывается, уже давно никого не было. Я лежала в абсолютной тишине, освобожденная от капельниц, но все еще с приложенными к моей груди датчиками.
Получается, что я теперь одна? Совсем? Я вытерла висок ладонью, который что-то щекотало, и поняла, что и виски и волосы насквозь мокрые от слез, которые тихо текли уже давно, но я их не замечала.
Я потеряла счет часам и даже дням. Казалось, что ночь сменяла дневной свет совершенно неожиданно, потому что я не спала. Совсем не спала. А, может, и спала, но совсем мало и чутко, даже не понимая, что задремала.
Когда я, наконец, произнесла какие-то первые слова, медсестричка сообщила, что я пролежала здесь полтора суток. Меня совсем никто не навещал, совсем. На это медсестра ответила, что в коридоре днем толпилась куча народу, которых лечащий кардиолог уведомил о стабилизации моего состояния после перенесенного инфаркта миокарда, но посетителей ко мне не пустил, поскольку мне был необходим покой.
Да, я была бы не против упокоиться, подумала я и, посмотрев на окно, обнаружила, что за ним снова вечер. Что мне делать здесь одной? Я хочу быть там, где есть Андрей. Где бы он ни был.
Я вдруг всхлипнула и впервые за это время зарыдала по-настоящему, закрыв лицо руками. В груди снова заныло, больно и тягостно.
- Тише, тише, - забегала девушка. – Вам… нельзя. Вам нужен покой.
Но я всхлипывала и поскуливала долго-долго, пока не затихла сама по себе, уставшая и опустошенная.
И даже пожалела о том, что плакала только что, несколько часов кряду, - по-настоящему, искренне и… как живая. Как живой человек. Я не хотела возвращаться к жизни. Я не хотела выздоравливать. Пусть бы я навсегда осталась в этом состоянии прострации, в этой пустоте, с этой черной дырой в душе…
Ветка за окном, на которой лежал снег, изредка покачивалась от ветра, скованная морозом. Мне казалось, что она машет мне, как рукой, увидев во мне родственную душу, - душу, скованную холодом и утратой. Я смотрела на нее бесконечно долго – как днем, так и ночью – и ждала, когда оранжевый свет фонаря, освещавший больничный двор, погаснет, и ветка скроется от моих глаз в темноте ночи. Но фонарь и не думал потухать. Он меня переборол в этом состязании, хотя я ждала до глубокой ночи. Но я уснула первой, раньше, чем он погас, ненужный в первых утренних лучах солнца.
Снова хмурое пасмурное утро. Какое-то белое и пустое. Снова обход врачей. Снова уколы. Наверное, в больнице никогда ничего не меняется, все идет по кругу. И в душе у меня ничего не меняется. А можно мне остаться здесь навсегда? Мне все равно больше негде находиться. Есть полно мест, куда я могла бы пойти: к Вовке, к Любе, в дом, где мы так счастливо жили с Андреем – правда, совсем недолго…
Но идти мне все равно некуда.
- Ир, - произнес какой-то смущенный, неопределенный голос от двери.
Я повернула голову и увидела Славика.
- Привет, - сказал он тихо, словно виноватый передо мной в чем-то, и помолчал.
Я ничего не ответила. Не потому, что забыла об элементарной вежливости, а потому что мозг не посылал речевому аппарату никаких сигналов. Не хотелось говорить, и все.
- Мы тут все очень переживали за тебя, честно, - смущенно завел Славик по-новой. – Родственники твои и Кира с Ниной толпились чуть ли ни весь день вчера… Нас только не пускали в палату.
Снова пауза.
- Наши ребята многие в больнице тоже лежат. Я вот, в руку раненный, - повел он забинтованным плечом. – Вадька лежит этажом выше, в легкое попали.
- Мне очень жаль, - едва слышно прошелестела я, утратив голос.
- Но все в порядке, оклемался, жить будет. Вообще-то, все с огнестрельными этажом выше лежат. Одна ты в кардиологию попала.
Снова пауза.
- Слушай, врач, конечно, не рекомендует, но… ты могла бы прогуляться совсем чуть-чуть. Немного свежего воздуха тебе не помешало бы. Ты бледная совсем. Давай пройдемся, совсем чуть-чуть.
Я молчала. И даже не очень понимала, чего он хочет. Мне меньше всего хотелось сейчас гулять.
- Пойдем, - просяще повторил он.
Я медленно покачала головой.
- Извини, не хочу.
- Да ладно, давай, - Славик приблизился и потянул меня за плечо.
- Не хочу.
- Ну пожалуйста, - упрашивал он. – Мне нужно с тобой кое-что обсудить. Помощь твоя нужна.
Я поджала губы. Мне всегда было неудобно отказывать людям в помощи, но сегодня никакая сила не могла вытащить меня из моей койки и из моей пучины страдания; мне и в ней хорошо. Понятнее как-то.
- Пойдем-пойдем, - Славик силой посадил меня, подталкивая в плечи.
Сил сопротивляться у меня не оказалось. Мышцы были как вареные макароны – мягкие и безвольные.
- Давай, рано тебе сдаваться, молодая, сильная. Тебе еще жить и жить!
- Зачем? – глухо спросила я, когда он заставил меня встать на ноги, обув в мягкие комнатные тапочки.