Страница 23 из 118
Он выбрался в коридор, поднялся на второй этаж, отворил резную дубовую дверь с позолоченной ручкой и прошел в кабинет. Просторная комната с письменным столом и креслами встретила прохладой и щебетом птиц, сочившимися из открытого окна. В сердце кольнуло неприязнью – никогда не понимал, почему безмозглые пичуги все время поют? Голодные, бездомные, как бродяги под мостом, а все им неймётся. Рой поморщился, но закрывать окно не стал. Скоро для него все это перестанет существовать.
Предвкушение пульсировало в мозгу, выстукивая в висках Токкату Баха. Устроившись в мягком кожаном кресле, Алрой затянулся наркотическим дымом из приготовленного Дрю пузатого кальяна. Обстановка кабинета с развешанными на стенах диковинными вещицами, привезенными лично или друзьями и деловыми партнерами со всего света, задрожала перед глазами. Маски со свирепыми лицами, копье, ятаган, разноцветное сари, повешенное вместо занавески, нефритовая статуэтка в форме беременной женщины, агатовый сфинкс, нэцкэ, матрешка… Все будто взбесилось, сорвалось с мест и помчалось по кругу. Алрой еще раз глотнул дурманящего пара, ощутил знакомую негу и расслабленность, разлившуюся по жилам.
Через пару затяжек тело станет ватным, а потом и вовсе одеревенеет, и душу охватит ощущение полета, безграничной свободы и ничем не отягощенного разума. Границы мира померкнут и лопнут, извергая ее в иные пространства. То, что после он очнется со слюнявыми подтеками на груди, жуткой головной болью и расстройствами желудка сейчас не имело значения. За любые удовольствия надо платить: чрезмерное гурманство отзывается изжогой и диареей, пристрастие к вину или коньячным напиткам разваливает печень и разжижает мозги, а тяга к женскому полу награждает венерическими болячками.
Мысли о последнем всколыхнули воспоминания: узкая комната с железной кроватью, на которой лежал отец – с провалившимся носом, язвами по всему телу, окруженный смрадом и темнотой. Открывать окна или даже отодвигать шторы запрещала мать, которая ни разу не зашла внутрь, предпочитая дожидаться доктора у порога. А вот Алрой, как старший сын сэра Шелди-Стоуна, не мог себе этого позволить. Стоя у кровати с солдатским бельем, которое потом сжигали на заднем дворе, он не позволял себе даже прикрыть нос платком, в отличие от доктора Бердмана. Врача отец выбирал сам: «Если кто-то и заработает на моей смерти, - скрипуче говорил он, выталкивая слюну опухшим языком, - то пусть это будет еврей».
Алрой не жалел Шелди-старшего и никогда не любил – его всегда интересовали только деньги. Наверное, мать тоже не пылала страстью к мужу – он взял ее только ради золотых приисков в Америке, которые дед давал в приданное. Отец не скрывал этого ни от тестя, ни от высшего света, ни от супруги. Более того, матери приходилось постоянно выслушивать его колкие шуточки по поводу пышных форм и кривого рта. Правда, сколько сам Алрой не разглядывал Дорети – не видел этого изъяна. И вот теперь, когда он стоял у кровати щуплого старика, приговоренного судьбой на гниение до последнего дня, внутри плескалось отвращение. Неприязнь, копившаяся годами, в итоге вылилась в каменное лицо и равнодушно-холодный взгляд. Хотелось, чтобы отец видел именно это и запомнил навсегда. И даже после смерти, кипя в самом большом котле, Шелди-старший трясся бы от негодования, что его презирает мелкий щенок, как он не раз называл сына, когда вваливался домой под ночь пьяный и пропахший дешевыми шлюхами из бедняцких кварталов.
На следующий день после того, как доктор Бердман сообщил, что медицина бессильна, Алрой уехал в Индию. Его не волновало, что отец оставался на попечение и милосердие Дорети Шелди-Стоун, словно коршун следившей за каждой лишней тарелкой бульона или тюбиком мази, отправленным в правый флигель. Но не только ее переполняли отвращение и ненависть, и Алрой подозревал, что сам придушил бы старика, если остался бы хоть на день. В Индии он и купил этот кальян, украшенный золотистым рисунком со слонами и девушками с кувшинами на головах. А когда вернулся, то узнал, что мать совсем обезумела и никого не подпускала к комнате старика-Шелди.
- Он страшно кричал, - дрожащим голосом отвечала прислуга на расспросы Алроя. Похоже, она боялась наказания за то, что не пошла наперекор хозяйке и не отперла хозяина. – Но госпожа заперла вход в башню и сказала, что выгонит на улицу любого, кого увидит в правом флигеле. Мы даже не убирались там этот месяц…
Дальше Алрой не слушал – кликнул дворника Стивена и направился к башне. Дверь подалась не сразу, только после того, как слуга смазал ржавые петли, она с ужасным скрипом отъехала в сторону. Первое, что ощутил Алрой – запах. Чудовищная гнилостная вонь, которая проникала всюду – лезла в уши, врывалась в нос, сочилась в сомкнутые губы. Не стесняясь хозяина, Стивен тут же заткнул рот рукавом. Алрой не стал его оговаривать, впрочем, он и сам едва нашел в себе силы, чтобы не последовать примеру дворника. Но они кончились, как только он осветил темный проем керосиновой лампой. Тут же за спиной раздался сдавленный крик, а потом - топот тяжелых сапог Стивена.
У самой двери на коленях лежал скрюченный труп – полусгнивший, обтянутый костями остов с пустыми глазницами, в которых копошились опарыши. Похоже, отец скребся в дверь до последнего вздоха, даже умер с запрокинутой головой. Алроя стошнило прямо здесь – у порога и не отпускало, пока дворник не привел на выручку еще слуг. Никто не решился трогать мертвеца руками – его выволокли вилами, уложили на тачку и повезли, оглашая особняк грохотом колес. В тот же день новоиспеченная вдова леди Шелди-Стоун приказала заколотить башню правого флигеля. Правда, окна забивали снаружи – войти туда, где хозяин, съедаемый заживо голодом и язвами, отдал Богу душу, никто не рискнул. Хоронили Шелди-старшего в закрытом гробу…