На пороге зимы

Её голос сорвался, захлебнулся слезами. Тенрик в изумлении смотрел, как её красивое лицо кривится в отчаянной гримасе. Эти слёзы, заломленные руки, набрякшие краснотой веки… Взгляд вернулся к цветкам на вороте, нежной шее, упругой округлости груди… По телу прокатилась жаркая волна — нет, страсть давно отгорела, Тенрик не желал эту женщину больше, но в нём ожила торжествующая радость от того, что обладал её молодостью и красотой — в пику лощёным столичным юнцам, что вились за ней до самого отъезда на Север. А следом отозвалось позабытое, наболевшее, старательно похороненное: если и правда ребёнок его? Перечеркнуть бы все слухи, насмешки, хлёсткие слова отца, откровенные издевательства Шейна, который хвалился ублюдками лет с семнадцати — мол, сильна северная кровь, отмечает истинного наследника рода…

Истинного наследника.

Элеонора всхлипнула в последний раз и приложила к припухшим глазам платок.

— Убирайтесь. Я не желаю вас видеть, — процедила она.

— Вы в моём доме, баронесса, — медленно проговорил Тенрик.

— Я уеду, — упрямо возразила она.

— Ты никуда не поедешь.

Элеонора опустила глаза. На миг Тенрику почудилось, будто в них вспыхнуло торжество, но во вновь поднятом на него взгляде не удалось прочесть ничего, кроме ненависти.

— Если вы сохранили ко мне хоть каплю уважения, уходите, — процедила она. — И должна предупредить вас, что не желаю продолжать род предателей. Я восемь лет просила, нет, умоляла вас подарить Северу наследника! А вы так грубо посмеялись надо мной!

Тенрик толчком впечатал её в стену:

— Ты доносишь это дитя. Не доносишь — выгоню в лес в чём есть. Родишь и поглядим, на кого оно будет похоже. Тогда и поговорим.

***

За Тенриком хлопнула дверь, Элеонора перевела дух и опустилась прямо на пол, уставившись в стену невидящим взглядом. Механически вытерла слёзы. Их почти не пришлось вымучивать, достаточно было вызвать в памяти слова матери: «Эслинг? Но это же ужасный мезальянс, дорогая». Восемь лет назад временная утрата титула казалась достойной платой за Север, но с каждым годом было всё труднее гасить жгучую обиду за то, что оставшиеся на юге подруги носили достойные, прославленные имена. А сколько копился невыносимый стыд за увальня-Тенрика перед имперцами…

Элеонора поднялась и толкнула дверь гардеробной. Было трудно дышать, нижняя рубашка противно липла к телу. Стараясь не шуметь, Элеонора достала из сундука свежую рубашку, вернулась в спальню и позвала служанок расшнуровать платье, чтобы прилечь. Разговор с Тенриком лишил её последних сил. Но она выиграла главное — время. Значит, уладит и всё остальное. Прежде чем прикрыть глаза, Элеонора вызвала в памяти доску с игральными фишками, где крупный кругляш занял своё место.

Спустя полчаса Элеонора стояла на пороге своих покоев — посвежевшая, аккуратно причёсанная, на локте перевязанной руки висела корзинка с бинтами.

— Бригитта, не забудь ларец со снадобьями, — поторапливала она. — Возьми тот, где больше ранозаживляющего.

— Госпожа, вы совсем себя не жалеете, — вздохнула служанка, раскрывая ларец, чтобы проверить.

Они не успели спуститься — навстречу поднималась девушка из лекарской. Передник заляпан кровью, волосы выбились из-под косынки — сразу видно, спешила.

— Дурные вести, госпожа, — проговорила она.

— Говори, — велела Элеонора.

— Сотник Гантэр скончался.

Элеонора склонила голову. Скорбный жест почти сразу перешёл в деловитый кивок; Элеонора обернулась к служанкам:

— Господин Гантэр был храбрым воином и покрыл себя славой. Идёмте! В наших силах сделать так, чтобы его путём последовало как можно меньше храбрецов.

Повернулась к лестнице и шагнула на верхнюю ступень, мысленно сбросив одну фишку с игральной доски.

========== 11. Неожиданное приглашение ==========

Столб дыма от погребального костра уходил высоко в небо, обещая Гантэру и его соратникам славное посмертие. Снова над головами людей клубился пар от дыхания, а в треск дров вплетались слова древней северной молитвы. Верен стоял за плечом Ардерика и поглядывал по сторонам. Скорбь по погибшему была недолгой и лёгкой: близко узнать Гантэра он не успел и печалился не сильнее, чем о любом другом соратнике. Куда больше его заботил Ардерик — живой, здоровый, но хмурый, как грозовая туча.

Огонь прогорел. Люди тёмной полосой потянулись к замку. Для баронессы подали сани, и странно было видеть на бортах цветущие ландыши, искусно вырезанные на мягкой сосне. До замка было рукой подать, тысячи полторы шагов, но Элеонора благодарно улыбнулась барону, а после неожиданно повернулась к маркграфу:

— Не откажетесь скрасить мне дорогу?

Оллард удивлённо приподнял брови, и Элеонора негромко добавила:

— Ваш помощник ещё не вполне оправился после болезни. Не стоит оставаться на морозе слишком долго.

Маркграф колебался недолго: шагнул к саням, кивком подозвав Такко. Тот упрямо наклонил голову: видано ли дело ехать там, где любой здоровый мужчина дойдёт за четверть часа? Ладно бы верхом, но не в санях же, словно старик или увечный. Элеонора чуть улыбнулась и вновь обратилась к служанкам:

— Сопровождайте воинов. Со мной поедет Грета.

Соседство черноглазой девчонки явно примирило Такко с санями. Он подсадил Грету на заднюю скамейку, подмигнул Верену. Лошади с места взяли рысью, но, едва отдалившись, снова перешли на шаг.

— Не особо они торопятся, — сказал Верен. Обернулся к Ардерику и увидел вместо него Бригитту.

Верена не удивляло, что в отсутствие госпожи она держалась других девушек и избегала воинов, окидывавших её жадными взглядами. Удивляло, что не в первый раз подходила к нему. Ладно бы в осаде, но сейчас-то что?

— Сегодня опять в снежки не поиграть? — подбодрил он её.

— Не поиграть, — отозвалась она и улыбнулась.

Верен переступил с ноги на ногу — к вечеру зажившую вроде бы рану начинало тянуть — посмотрел на удаляющиеся сани, на снег, в небо, снова оглянулся на Ардерика, который уже с кем-то разговорился, и неловко предложил Бригитте руку.

— Идём, что ли.

***

Поминальный пир был скромным, как всегда бывает на излёте зимы. Ардерик бросил хмурый взгляд на Верена, отправившего в рот шмат капусты, квашеной с мёдом и ягодами, и поморщился. Этому по-прежнему нравилось всё: трескучий мороз, небо, мерцавшее мертвенным, неверным светом, кислятина и солонина на столе… Сам Ардерик со вчерашнего утра пребывал в деятельной тоске, а именно не ждал ничего хорошего и брался за каждое дело, как за последнее. Разум подсказывал, что ещё пару месяцев Оллард будет держать его при себе: советоваться, как расставить часовых, кого послать с охотниками и лесорубами. Но весной с юга придёт подкрепление, прибудет новый сотник, и не нужно гадать, кого обвинят в потерях и поражениях. И Элеонора не скажет ни слова в защиту, а предпочтёт похоронить свою тайну вместе с ним.

Скорбь имперских воинов по Гантэру скрасил пенный эль. Служанки вились ужами, наполняя кубки и блюда. Элеонора привычно расточала любезности, Эслинг оживлённо поглядывал по сторонам, и даже Оллард улыбался, вертя в пальцах опустевший бокал.

— Пока я гостил в столице, — начал он неторопливо, — услышал историю одного отважного воина. Думаю, она украсит сегодняшний вечер.

Конец фразы потонул в гоготе с нижнего края стола: сквозь рассказы о подвигах почившего военачальника прорвался короткий женский визг и смех.

— Тихо! — рявкнул Ардерик. Маркграф явно не был приучен перекрикивать сотню разошедшихся парней. Наверное, стоило подождать, пока тишины потребует барон, но какая теперь разница?

— Жил некогда молодой, но не по годам храбрый воин, — вновь заговорил Оллард, поблагодарив Ардерика коротким взглядом. — С малых лет он мечтал о славе и подвигах, упражнялся каждую свободную минуту и достиг вершин военного искусства с мечом, копьём и арбалетом. Едва войдя в года, он оставил отчий дом и направился ко двору Его Величества, желая испытать себя в поединке с прославленными победителями турниров.