На пороге зимы

Комната медленно погружалась в сумерки. Когда снаружи загремел засов, Тенрик ждал, что придёт слуга протопить очаг и зажечь свечи. Но вместо знакомой фигуры в дверном проёме показался маркграф. Стоя у остывшего очага, Тенрик наблюдал, как Оллард бегло оглядывает комнату, подходит к столу и устраивается в кресле.

— Госпожа Элеонора не стала свидетельствовать против вас, — объявил Оллард. — Она считает всё случившееся ужасным совпадением, а ваши вчерашние слова — следствием потрясения. Поэтому вы можете повторить свой рассказ так, чтобы я освободил вас с полным осознанием вашей невиновности.

Тенрик молчал. Оллард ждал ответа, постукивая пальцами по столу, и не выдержал первым:

— Хорошо. Давайте я расскажу за вас, а вы подтвердите. Вы увели супругу со стены, чтобы уберечь её от постыдного зрелища, не подозревая, что ваш брат готовит подлое нападение на замок. Нападение же было отражено благодаря находчивости госпожи Элеоноры и вашей предусмотрительности. Мы вас ещё и героем выставим, барон!

— Братоубийцей, — бросил Тенрик. — Уходите.

— Ах да, едва не забыл. Госпожа Элеонора опознала убитого. Произошла ошибка. Это не Шейн. Не удивительно, что вы обознались, даже госпожа Элеонора не сразу узнала его. Можете сами спуститься в западную кладовую и убедиться.

Узор на полу двоился и дрожал. Тенрик метался от неверия к надежде. Если Шейн жив… впрочем, можно ли верить этим южанам?

— Я не жалею о том, что сделал, — медленно проговорил он. — Я не намерен отказываться от своих слов. Больше мне нечего сказать.

— Да вы болван, Эслинг, — негромкий голос маркграфа звучал змеиным шипением. — Красиво умирать надо было год назад, когда ваш брат только собирал силы для борьбы. Кому сейчас нужна ваша верность семье? Ваш брат разбит наголову, а вы опозорили себя своей нерешительностью и попытками угодить всем. Неужели в вас нет ни капли гордости? Клянусь, я больше уважаю вашего брата-изменника, чем вас.

Он поднялся, пересёк комнату и остановился у окна. Насмешка в его голосе как будто уступила место досаде. Тенрик поднял глаза и встретился с горящим, негодующим взглядом.

— Знаете, как вам стоило поступить? — спросил маркграф, глядя в упор. — Собрать своих людей, напасть на укрепления в первые дни и перерезать всех до одного. Затем объединиться с братом и объявить Север свободным и независимым. Торжество не продлилось бы долго: весной сюда пришли бы имперские войска, и воды вашей речушки покраснели бы от крови. Вас казнили бы, и не поручусь, что смерть была бы быстрой. Но вы бы умерли красиво и славно, рука об руку с братом, как последние короли Севера!

Он замолчал, и Тенрик почувствовал, что не дышал всё это время. Он никогда не мечтал о воинской славе, знал, что ему не дано, но нарисованная графом картина была столь притягательной! Столь… честной.

— Маркграф Оллард поддерживает мысль о независимости Севера? — хрипло спросил он.

— Я? Разумеется, нет. Мои предки поклялись в верности Империи слишком давно, чтобы я мог выбирать сторону. Но вы — могли. И не воспользовались этой возможностью. Теперь поздно. Идите и будьте со своими людьми. Они верят вам и готовы проливать за вас кровь. Убедите их, что этого больше не потребуется. И помиритесь с женой. Она заслуживает лучшего обращения, чем вы ей оказываете.

В этот раз за стуком двери не последовал скрежет засова.

Впустив слуг, Тенрик вышел в коридор, вслушался в привычный гомон замка. Внизу кололи дрова, лениво перегавкивались собаки, кто-то упражнялся впотьмах с арбалетом и ругал последними словами упрямые стрелы, не желавшие лететь в мишень.

Из западной кладовой Тенрик вышел, расправив плечи. Дугэл и раньше был похож на Шейна, теперь же, когда ушла мальчишеская угловатость, их и вовсе легко было перепутать. Занятный был мальчишка, всё ошивался вокруг сводного брата. Отец отправил его в Бор-Линге едва тому минуло десять, кажется, ещё до приезда Эйлин. Вся округа знала, почему: чтобы не напоминать так явно матери о сторонней связи. Странный, глупый поступок для мужчины, под которого ложились все девки в округе, равно как и под любого из баронской семьи.

Ну да тьма с ними. А Шейн, значит, был жив. От этого становилось теплее. Враг, с которым Тенрик был одной крови, явно ближе чужаков-южан. Тенрик остановился перед лестницей распахнуть меховую куртку — после кладовой в коридорах казалось тепло, — и разом ссутулился, стиснул зубы и сжал кулаки, вспомнив, что эта лестница ведёт к старым покоям Элеоноры.

========== 10. Игра в тавлут ==========

Травный бальзам источал аромат мёда и масла. Для Элеоноры так пахло время после Зимней Четверти, когда мороз особенно жестоко жалил нежную кожу, и только бальзам спасал от алых пятен и трещин. Знакомый запах унимал тревогу и примирял с чужими покоями — Элеоноре так и не удалось выспаться в дурацком шкафу, и она мысленно посылала проклятия свекрови, согласившейся жить по-северному. Хозяйские покои отмывали со вчерашнего дня, и нечего было надеяться вернуться туда раньше вечера. Переносить мебель на столь короткий срок не было смысла, Элеонора потребовала только письменный стол; его перетащили по лестницам и коридорам ещё вчера, и никто не спросил, как хозяйка собирается писать с перевязанной рукой.

— Скажите, пусть не тратят время на чистку шкур, — сказала Элеонора, как только Бригитта закончила втирать бальзам в её подбородок. — Отдайте в лекарскую, а вместо них возьмите те, что сняли с убитых северян. Пусть знаки их независимости отныне устилают пол.

— Госпожа, а как поступят с телом того человека? — в голосе Бригитты звенели страх и презрение.

— Похороним, как подобает. — Элеонора думала всего мгновение. — Он благородной крови и заслуживает достойного погребения, если сам барон не распорядится иначе.

— Господин барон с утра распорядился сварить на завтрак ячменную кашу, а не овсяную, как вы велели, — проговорила Грета, сменяя Бригитту. Распустила ночную косу Элеоноры и принялась расчёсывать волосы частым гребнем.

— Плохо, когда между супругами нет понимания, — вздохнула Элеонора, подавив улыбку. На кухне и в кладовых пусть Тенрик показывает свою власть сколько угодно, раз не зазорно браться за женские дела. — Когда мы будем искать тебе мужа, не допустим такой ошибки.

— Я ничего не желаю, кроме как служить вам, госпожа, — заученно ответила Грета.

Элеонора улыбнулась. Её служанки из угловатых девчонок превратились в молодых женщин и, верно, уже успели расположить к себе кого-то из воинов. Элеонора повернулась к Бригитте, втиравшей в руки остатки драгоценного бальзама:

— А ты хитра. Так расспрашивала о сотнике Ардерике, что я решила, будто он тебе приглянулся. А ты, выходит, хотела разузнать о его оруженосце!..

Бригитта потупилась, покраснела. Элеонора ощутила привычное раздражение: вот же стыдливая девчонка ей досталась!

— Что ж, разберётесь сами. Когда на Север снова вернётся мир, мы найдём вам достойных мужей, — сказала она, снова отдаваясь бережным прикосновениям Греты. — А может и раньше.

Если удастся распутать клубок, намотанный за прошедшие восемь лет.

Бальзам оставил на коже легкий аромат, волосы были уложены в скромную, но изящную причёску. Разослав служанок по делам, Элеонора вынула из поясной сумки ключ на тонкой цепочке, открыла неприметный ящик в столе и достала небольшую шкатулку. Было неудобно: из тугой повязки на правой руке выступали только кончики пальцев. Элеонора старательно загоняла боль в дальние уголки сознания, не позволяла себе прислушиваться к ощущениям тела, чтобы не сорваться в удушливый страх. Вздохнула, решительно подняла крышку шкатулки и достала свёрнутые в трубку листы, слегка пожелтевшие от времени.

Рамфорт, отцовский сотник, писал твёрдым, чётким почерком и столь же ясными словами. Элеоноре не нужно было перечитывать его письма, достаточно было выхватить отдельные слова: «жители побережья разоряют поля», «снова увели стадо с восточного пастбища», «к несчастью, госпожа баронесса не имеет никакого влияния на господина барона в этом вопросе». Честный воин писал домой каждый год, и всякий раз его письма перехватывал Шейн.