На пороге зимы

Но Тенрик, увалень Тенрик её переиграл.

На столе стоял тяжёлый подсвечник. Прежде чем разбить стекло, Элеонора остановилась и медленно выдохнула. От ярости заволакивало глаза. Нужно было успокоиться, чтобы не сделать хуже.

«Иди осторожно», — советовал родовой девиз в резной вязи над зеркалом. Тенрик не просто так увёл её со стены. Быть может, прежде чем звать на помощь, она должна что-то заметить и предупредить остальных? Элеонора опустила подсвечник и медленно обошла комнату. Вошла в спальню, присела на постель. Злость ещё кипела внутри — уже не на барона, а собственную глупость. Она повела себя, как дура, поддалась страху, словно влюблённая девчонка! Нельзя было верить Тенрику. Но что же он задумал?..

Мысли путались, зато подсвечник приятно оттягивал руку. Элеонора решительно поднялась, накинула на локоть полу накидки, чтобы не пораниться осколками стекла, и размахнулась было, когда совсем рядом раздались звуки смутной возни. Двух ударов сердца хватило, чтобы понять — звук шёл не из передней. Взгляд приковал к себе гобелен в углу комнаты.

Раздался лязг и скрежет. Гобелен дёрнулся, вытканные рыцари сморщились. Расширившимися глазами Элеонора смотрела, как тяжёлая ткань вспухает и натягивается под открываемой с той стороны потайной дверью. В мозгу вспыхнуло: когда заваливали подземные ходы, Тенрик так и не показал никому планы. А она, бестолочь, ни разу не распорядилась отодвинуть гобелен, хотя оттуда по ночам порой слышались шорохи, от которых Элеонора просыпалась в уверенности, что в замке снова враги.

Сквозь щель в двери протиснулся высокий человек. Даже в полумраке было видно, что из-под шлема выбиваются рыжие волосы. Рука сама потянулась к поясу, сорванному Тенриком, и нашла пустоту. Элеонора стиснула зубы и, что было сил, метнула подсвечник в белевшее под шлемом лицо.

***

Такко крутил ворот, глядел на суматоху на пустоши и полнился злорадной радостью. Путь к горам был отрезан лиамцами и ледяной бурной рекой, от замка летели дротики и стрелы, и враги, оказавшись между двух огней, приняли единственное верное решение — отступать к лесу и укреплениям.

— Идём на северную стену, — велел Оллард. — Камнемёты, к бою!

У камнемётов уже кипела работа, благо с реки заранее натащили круглых, обкатанных водой и песком валунов. Со стен негодующе заорали — войско снова жалось к реке, и его было не достать из арбалетов.

Гантэр похоже, разделял всеобщее нетерпение:

— Господин Оллард! Позвольте показать этим дикарям, сколь остры имперские мечи.

— Не спешите, Гантэр.

— Не пристало нам ждать на стене, пока северяне бьются вместо нас!..

Он замолчал — Оллард повернулся спиной, не дослушав.

Заснеженная пустошь разворачивалась листом военного трактата. В голове у Такко замелькало «рассчитайте траекторию снаряда», «определите скорость движения войска и наилучшее место для атаки». Он почти неосознанно нашёл точку, где враги попадали под перекрёстный обстрел из замка и укреплений. Если Ардерик перехватит их, если не даст сбежать к северным горам, как в прошлый раз…

Если подумать, то превосходство на стороне лиамцев было совсем небольшим: у них тоже была неполная сотня воинов, вымотанных горным переходом. Пожалуй, что силы даже были равны, можно бы и схватиться, отойдя подальше от замка; но Шейн, похоже, решил поберечь людей и отступал, вяло отстреливаясь. Такко всё ещё не мог найти его, и пальцы снова ныли, не находя тетиву.

— Разворачивайте камнемёты! — велел Оллард. Огромные машины повернулись, камни легли в петли и по взмаху маркграфской руки полетели над головами врагов, отрезая путь к реке, гоня их на укрепления.

— Союзников бы не зашибить, — осторожно посоветовал Гантэр.

Оллард не ответил, и Такко поразился произошедшей в нём перемене. Внешне всё осталось по-прежнему: всё также плотно были сжаты бледные губы, так же спокойны руки в тонких чёрных перчатках, но вся его фигура лучилась азартом и нетерпением. Такко уже видел маркграфа таким, но казалось, что столичные темницы вытравили из него последние остатки жизни. Теперь Такко видел в глазах Олларда то же сдерживаемое нетерпение, что переполняло его самого, и от этого на сердце почему-то становилось легко.

Укрепления стояли тихие, будто вымершие. Шагов за двести оттуда полетели робкие стрелы, частью упавшие в снег, частью застрявшие в щитах. Ни дать ни взять — оставили в охране десяток мальчишек, которые только вчера взяли в руки арбалеты. Враги шли быстро, и Оллард остановил камнемёты — под обстрел могли попасть лиамцы, выбивавшиеся из сил, чтобы обойти войско с запада. Показалось было, что Шейн пройдёт мимо укреплений к горам, но ворота распахнулись и отряд Рика с арбалетами наизготовку вылетел на пустошь в точно рассчитанный миг. Двадцать пять воинов против сотни — только Рику не привыкать было сражаться малым отрядом. У каждого под меховой курткой пряталась добрая кольчуга, а не кожаный доспех, и щиты были крепче, чем у противника. Они встали в три ряда — прикрывая щитами попеременно стрелявших арбалетчиков. Люди Шейна остановились, спешно перестраиваясь под двойным потоком стрел, и этого хватило лиамцам для отчаянного рывка, чтобы перекрыть отход к реке.

Если бы Такко вёл людей Шейна, он бы ни за что не отступил к замку. Ясно же, что с трёх сторон их выкосят быстрее, чем успеют попросить пощады. Достойнее было принять бой на пустоши — пусть последний, но славный, честный, о котором сложат легенды. Но изрядно поредевшее войско отступало снова, словно бы ждало чуда.

— На что они надеются? — спросил Такко вслух. Где-то в груди ворохнулось — нет, не сочувствие, просто тело слишком хорошо помнило, каково отступать под выстрелами. — Мы же просто перебьём их!

— Тьма знает, — процедил Оллард. — Очевидно, у них был план, и он не сработал. Либо сработает вот-вот. Не забывай о тайных ходах.

— Я больше не вижу Шейна, — наконец сказал Такко. — Куда он успел улизнуть?

Оллард молча пожал плечами.

***

— У Нориты твёрдая рука, не то что у вас, остолопов, — бывало, выговаривал отец братьям, вернувшимся со стрельбища с сердитым и понурым видом.

Глупое детское прозвище всплыло в памяти невовремя, пока Элеонора, судорожно сжимая руки на поясе, отступала от рухнувшего на пол врага. Шлем спас его — он поднимался, утирая кровь с лица. Элеонора отходила назад, спотыкаясь о шкуры.

Он наконец выпрямился, обнажил кинжал, и Элеонора едва подавила крик — лицо в обрамлении рыжих кудрей лишь смутно напоминало Шейна. В бедро больно ударил туалетный столик; Элеонора на ощупь схватила ножницы, швырнула, незнакомец небрежно отбил их клинком. Увернулся от брошенных следом щипцов и шагнул вперёд.

Столик рухнул между ними со страшным грохотом — раньше Элеонора не могла его сдвинуть, а сейчас перевернула, разметав по комнате шпильки, заколки, разлетевшиеся осколками зеркала. Слух выхватил сквозь отчаянный шум крови стук в дверь: Бригитта звала госпожу и умоляла открыть. Конечно, девчонка наверняка видела, кто увёл Элеонору, и теперь Тенрику не отмыться. Мысль сверкнула молнией и погасла. Незнакомец нетерпеливо оглянулся на тайную дверь, выругался и пошёл к Элеоноре, на ходу расставляя руки для захвата. В дверь уже не стучали — молотили, дёргали, срывали с петель. Поздно.

— Пойдёшь сама — не придётся портить твоё красивое лицо, — проговорил незнакомец с ухмылкой. Элеонора отпрянула, споткнулась о какую-то мелочь, пошатнулась и не удержала равновесие: непривычная тяжесть кольчуги и накидки увлекла её вниз. Лицо незнакомца приближалось, будто во сне; сильная, твердая от мозолей ладонь сгребла за шиворот, вздёргивая на ноги, лезвие слабо блеснуло. Элеонора перевалилась на колени, отчаянно рванулась — тщетно, её держали крепко.

***

— Луки!

Такко нетерпеливо выхватил стрелу и свесился со стены, чтобы лучше видеть цель. Чувствовать пальцами живую, тугую тетиву было куда приятнее, чем крутить ворот. Он тихонько поблагодарил судьбу, подкинувшую ему голубиные перья, которые словно бы давали стрелам крылья. Можно было посоперничать с арбалетами.