На пороге зимы

Укрепления встретили Верена тишиной. Запалив факел от фонаря на воротах, он быстро прошел вдоль стен, осматривая свежие брёвна. Укрепления особо и не пострадали: Ардерик залатал пару пробоин, достроил башни, восстановил щиты на стене, возвёл два дома и кухню. Теперь всё выглядело почти так же, как до битвы на пустоши. Строители, верно, уже ушли в замок, и лишь одной невезучей десятке предстояло нести службу в праздничную ночь.

***

Ардерик сидел над картой, когда Верен распахнул дверь дома, который они временно занимали, впустив запах снега и дыма.

— В замке фонари зажгли, видал? — спросил Верен, пересекая крошечную комнату в три шага. — Идём! Там вот-вот за стол сядут!

Ардерик устало поглядел на ученика. Вот она, молодость — всё нипочем! Ни морозы, ни огни на небе, от которых раскалывается голова, и в боку у него после обеда, поди, не колет. Ардерик кое-как гнал недовольство, пока шла стройка, но теперь она была закончена, и все старые хвори и беды разом напомнили о себе. А Верен, сразу видно, доволен. Ему всё в радость — и проклятое небо, и вздыхающая под ногами земля, и жирная копчёная рыба, на которую уже и глядеть противно, так приелась за три долгих месяца. Ходит взад-вперёд, расстегнув меховую куртку, которой разжился у местных, задевает макушкой потолочные балки, и по всему видно, что ему тесно под крышей, как годовалому телёнку.

— Барон сейчас у реки ругался, — улыбнулся Верен, остановившись у запертого окошка. — Лес не давал рубить.

— И чего? Прогнал лесорубов?

— Прогнал.

— Завтра от Олларда получит. И поделом.

— А мы поглядим. Представь, какое у него лицо будет!

Ардерик представил. Заодно вообразил, как будет весь вечер сидеть вместе с Эслингом за столом. Слушать его перебранку с северными соседями, жалобы лиамцев на солеварни, пропади они пропадом, смотреть, как Элеонора улыбается им, Олларду, всем… Как встаёт рука об руку с Эслингом, чтобы поднять кубок за мир и здоровье гостей. Представил — и справа под рёбрами кольнуло и сжало так, что рука против воли потянулась к больному месту.

Верен уже был рядом и обеспокоенно заглядывал в глаза:

— Ты чего? Заболел?

Ардерик с досадой мотнул головой:

— Плюнь. Пройдёт.

— Праздник на носу, а ты вздумал болеть.

— Да пошёл он, этот праздник… Знаешь, Верен, ты иди веселись, а я здесь побуду. Мало ли… ребята в ночной страже молодые совсем… Надо присмотреть.

Боль под рёбрами отпускала медленно, нехотя. Но отпускала — стоило отказаться от дурацкого пира. Здесь, в укреплениях, было спокойнее. Можно было ненадолго представить, что не было ни позорного поражения, ни предательства Эслинга. И связи с Элеонорой тоже не было. Совсем недавно Ардерик прикидывал, как его сын станет править Севером. Теперь он ждал новостей от Элеоноры с угрюмым нетерпением. Насколько легче бы стало, если бы она не понесла!

Видимо, на лице Ардерика отражалось всё, о чём он думал, потому что Верен всё стоял прямо перед ним и настороженно вглядывался:

— Ты точно здоров?

— Да что мне сделается? В печёнках у меня этот Север, вот и всё… Уже отпустило.

— Знаешь, тогда и я не пойду, — Верен решительно стянул куртку, нашарил, не глядя, второй табурет и уселся. — Не оставлю тебя.

— Не дури! Иди веселись, заодно поглядишь, как там и что. А завтра поутру, как проспитесь, приведёшь отряд. Забыл, что ли?

Обещанные Оллардом два десятка воинов должен был забрать из замка Ардерик. Они будут нести дозор и в случае атаки из леса примут первый удар. Но что за беда, если отряд приведёт Верен? Пусть привыкает.

— Что сказать-то, если о тебе спросят? — спросил Верен, медленно поднимаясь и снова натягивая куртку.

— Не спросят, — дёрнул плечом Ардерик. — Или скажешь, что дела у меня здесь. Неотложные.

— Может, лекаря тебе прислать? — осведомился Верен напоследок.

— Иди уже!

— Я завтра с отрядом вернусь, как рассветёт, — заверил Верен. — Не скучай!

Дверь захлопнулась, снова впустив в крошечное помещение морозный воздух. Ардерик, уже не таясь, растёр ноющий бок, отхлебнул воды из кувшина и уставился на карту невидящим взглядом.

Назавтра северяне собирались разойтись по домам, оставив в Эслинге несколько возов с рыбой и несколько десятков воинов. Ими будет командовать барон. А сюда, в укрепления, придут имперцы со своим сотником. И Ардерик должен им уступить, больше того, сам привести отряд, словно десятник, получивший приказ…

Какой тут, во имя рассвета, праздник?!

***

Без Ардерика Верен не полез за верхний стол. Нашел себе место в середине, осушил пару-тройку кубков за здоровье хозяев замка, за вечный и нерушимый мир и ещё что-то, и вышел во двор. Там было светло, почти как днём: в кованых держателях пылали факелы, над дверями и по стене висели фонари, а на окнах стояли подсвечники, растопившие морозные узоры. В ход пошли даже снег и лёд: то здесь, то там виднелись башни в человеческий рост, в которых тоже горели свечи. А перед главным входом в замок стоял столб с самым большим фонарём, украшенный лентами и сосновыми ветками. Вокруг были расставлены небольшие железные корзинки, где пылали дрова: можно было подойти и согреть руки.

Впрочем, сегодня все усердно грелись изнутри: столы ломились от жареного и копчёного, а в кубках и рогах не переводился крепкий эль. Под фонарём уже собрались человек по пятнадцать имперских и северных воинов. Разгорячённые элем, они спорили и хвалились мечами и стрелами. Верен немного послушал и нахмурился: хоть время и военное, а зря парням оставили оружие на праздник.

— Я белке в глаз попаду с тридцати шагов! — хвалился парнишка из лиамцев, сжимая тугой лук. — А оленя завалю с пятидесяти!

— Ой уж с пятидесяти! — возражал имперский воин, поглаживая арбалет. — А за двести шагов не хочешь? И оленя завалю, и белку, да хоть медведя!..

— Нет лучше лука, — упорно повторял северянин. Имперцы отозвались дружным хохотом:

— Долго ли твой лук проживёт на морозе? Чуть натянешь, он и лопнет! Что, испытаем, кто дальше закинет стрелу, а?

Слишком хмурился лиамский лучник, слишком открыто смеялся имперский стрелок, так что Верен на всякий случай прикинул, как разнимать драчунов, если что. Упусти миг — и сцепятся все, позабыв, что собрались здесь ради общего врага.

— Да разве ж кто равняет арбалет с охотничьим луком? — знакомый негодующий голос перекрыл гомон. Даже если бы Верен потерял способность различать голоса, догадался бы, кто уверенно проталкивался через толпу парней на голову выше себя. — Из такого только куропаток стрелять! Я тебе сейчас покажу, как бьёт хороший боевой лук! Спорим на серебро, перекину стрелу через двор?

Такко, встрёпанный, раскрасневшийся, на ходу вынимал стрелу из наспех привешенного колчана. Улыбка искривила губы Верена против воли: наконец-то перед ним был привычный Такко, с отросшими вихрами и совершенно шальным выражением лица. Словно не было последних месяцев, недомолвок и глупых ссор. Но что-то изменилось — неуловимо, но отчётливо, и Верен никак не мог подметить, что именно.

Такко тем временем вышел на свет, раздражённо отбрасывая назад съехавший колчан. За его спиной взметнулась длинная тёмная тень, и картинка наконец сложилась: изменился не Такко, а то, как смотрели на него собравшиеся вокруг. Как на человека, за чьей спиной в любой момент может вырасти другой: могущественный, непредсказуемый и потому опасный.

Впрочем, Оллард остался в зале, а здесь кровь горячили эль и мороз, и на лицах собравшихся читались азарт с долей пренебрежения. Арбалетчик усмехнулся, окинул Такко взглядом:

— Да что толку, если и перекинешь? Я с арбалета в медный грош попаду, а ты мимо бревна промажешь!

— Кто промажет? Я промажу? Иди, лепи грош вон на ту стену, я попаду!

— Серебро у тебя лишнее, что ли? Или граф жалования отсыпал?

— Грош лепи, говорю! — Такко уже держал стрелу на тетиве. — Или в кошеле пусто?

Арбалетчик не спешил тянуться к кошелю, но в толпе слышался тихий перезвон монет: кто-то уже ставил медяки и тонкие серебряные монеты, надеясь потешить себя не только чужим поединком, но и небольшим выигрышем.