Мне рассказала лилия долин

Ренсинк Татьяна

(Гельвет-Слюйс — Helevoetsluis,  J.L. Terwen)

***

Наступил последний вечер перед отплытием из Голландии в родные края. Никогда сердце так не стучится, не кричит, не плачет и не радуется одновременно, как перед предстоящей встречей с милой родиной. 

Воспоминания о детстве, былом счастье, о том, как журчат реки и поют соловьи в родных лесах, аромат лугов да полей, как резвится веселая детвора, а голоса городов наполняют воздух обыкновением дня, протекающего вновь мирно и спокойно, - все это так хотелось вернуть, вновь ощутить и Михаилу, и Варе, да остальным товарищам, но последний вечер преподносил и слезы разлук...

Михаил пригласил Варю, Алексея, Сашку и Дмитрия провести этот ужин в доме его хозяина. Тот так полюбил Михаила, что сделал этот ужин специально в честь новой дружбы, попросив и созвать всех друзей. Только Николай не смог согласиться, поскольку его хозяин тоже устраивал ему прощальный вечер...

Ужин был невероятно вкусным, приготовленным руками прибывшей сестры хозяина, которая славилась своей стряпней на всю округу. Время неслось неумолимо быстро за беседами, за восхищенными речами и пожеланиями. 

И когда подошла минута встать на пороге, чтобы в последний раз обнять друг друга, поцеловать, то вновь покатились слезы, которых никак не возможно было остановить. Слезы расставания. Те слезы, когда знаешь, что этого человека, столь замечательного и прекрасного, как познал, уже скорее всего в жизни больше не встретишь...

«Судьба играет нами — сводит людей в отдаленности, дружит их — и разлучает... Разлука в чужих краях тяжелее, потому что безнадежна,» - вспомнил Михаил слова Николая, когда ранним утром они уже прибыли в Гельвет-Слюйс к своим кораблям, и поделились впечатлениями от последнего ужина, который у многих с подобными душевными хозяевами-голландцами закончился со слезами и разбередил всю душу, разделив ее надвое: на приятную истому и на горечь прощания.

Варя стояла все время возле Михаила и его друзей, хотя остальные и без того знали, кто она, как бы ни была приодета под мужчину в их форму, чтобы кто из начальства не приметил и не разлучил. 

Страх вернуться на родину различными дорогами был силен, а потому Варя молчала, слушала, прятала глаза и время от времени проверяла, не вылезли ли ее волосы из-под шляпы. 

-А кто эти три женщины? - заметил Сашка и кивнул в сторону, где с другими парнями из их роты бурно что-то обсуждали молодые особы, по виду которых было ясно, что расставание и для них горестно.

-Да, - будто очнулся вдруг Дмитрий. - Они как вышли с нами всеми из Роттердама, так сюда и проводили!

-Одна из них, - стал пояснять Николай. - Хочет следовать в Россию за пригожим нашим молодцом... Я должен постараться тоже ей объяснить, - договорил он и отправился туда.

Все внимание теперь заняла именно та особа, которая плакала, рвалась и просила взять ее с собой, на что отвечали ей с великим сожалением лишь одно:

-Het is verboden om vrouwen mee te nemen op schepen! (У нас на корабли запрещено брать женщин!)

Варя тут же медленно прошла за спину Михаила и встала там, чтобы остальные никак не заметили ее, не знакомую им, да еще и переодетую. Михаил и друзья старались следовать тому же и встали стеной, загородив ее, пока разгорячившаяся голландка продолжала восклицать в своей обиде:

-Goed dan, geef me een uniform, ik ga naar de Russische dienst - en je moet mij niet meer zien als een vrouw! (Тем лучше, дайте же мне мундир, я иду в российскую службу — и вам не должно более считать меня женщиною!)

Но, с великим сожалением для нее и молодого 24-летнего офицера, вновь было отказано, как ни жаль было «привезти в Россию сего образца любви героической». Так, погруженную в отчаяние, молодую голландку подруги увели с берега.

Варя и Михаил, с испугом за свою тайну следили за нею и за своими вокруг, но на них никто не обратил внимания, отправляясь расходиться на корабли. Молитвы, что Михаил с Варей повторяли внутри себя и через взгляды друг другу, были будто услышаны, но страх не покидал их еще долго.