Страница 66 из 72
Я сказал, что тут, кроме микстуры, ничего не пьют.
- Знаем мы эту микстуру, - проворчал старик. - У нас вот тоже: привезу я бочоночек красного винца для причастия прихожан, ан глядь, его уже на донышке. Все "причащаются" подряд: и сам батюшка, и отец дьякон, и псаломщик, и регент. Один я отворачиваюсь: верблюд я, что ли, чтоб вино пить. Это ж сколько его надо выпить, чтоб в голове прояснилось!
Пришел Дамиан и повел нас к Анастасэ. Патер брезгливо осмотрел мою ангельскую одежду и покачал головой:
- Это глупо: ангелы не носят станы, ангелы носят хитоны.
- Истинная правда, батюшка, - поддакнул сторож. Сколько я их видел, ангелов этих, все они были без штанов.
- Ну, иди, - отпустил патер сторожа. - Иди с богом.
- С богом! - Сторож поморщил свой дряблый нос. - Это я, батюшка, и сам знаю, с кем мне идти: с богом или с чертом. А вы бы лучше распорядились, чтоб ваши монахи покормили бедного человека. С самого утра, слава тебе, господи, не жрамши хожу.
Но Анастасэ сделал вид, что не слышит, и сторож, посулив всем монахам холеру в бок, ушел.
Патер скрылся за бархатной занавеской, а когда опять появился, то в руках у него была белая шелковая материя. Он по-гречески что-то сказал Дамиану, отдал ему материю, и мы с монахом отправились в самый дальний конец коридора, где слышно было, как за дверью что-то быстро-быстро стрекотало. Дамиан открыл дверь, и мы вошли в небольшую комнату, во всю длину которой тянулся узкий деревянный стол. За столом сидел монах с седыми клочкастыми волосами и строчил на машине сатиновую материю. Дамиан наклонился к клочкастому и прямо ему в ухо принялся кричать что-то погречески. Клочкастый развернул шелк, измерил его пальцами, потом измерил глазами мою фигуру и швырнул шелк Дамиану. Дамиан еще громче закричал, но клочкастый схватил его за ворот и вытолкал из комнаты. Это было страшно смешно, потому что Дамиан был вроде слона, а клочкастый - маленький и щуплый. Я хохотал как сумасшедший. Глядя на меня, и клочкастый захихикал. Наверно, я ему понравился: он отодвинул черный сатин, погладил меня по голове и принялся кроить белый шелк.
Пока он строчил его на машине, я стучал молоточком по стенам.
И до того осмелел, что даже взобрался на стол и начал стучать над головой клочкастого. Наверно, он принял меня за полоумного, потому что все поглядывал в мою сторону. Но, сколько я ни стучал, так ни до чего и здесь не достучался.
Я сел на стол и, болтая ногами, принялся рассказывать, какой у меня был замечательный товарищ, по имени Петр, и как мы с ним странствовали по Крымской земле. Клочкастый слушал, кивал и похихикивал. Но когда я сам стал его спрашивать, откуда он приехал в Россию и зачем поступил в монахи, то оказалось, что он по-русски не понимает ни бельмеса. А может, он был глухой?
Клочкастый сшил хитон быстро, сам надел его на меня и подвел к зеркалу. Вот так одежда! Настоящая ангельская! Только крыльев не хватало. Клочкастый отвел меня к патеру, последний раз хихикнул и ушел. Патер сказал:
- Ца-ца-ца!.. Кала!.. * Орео!.. Ца-ца-ца!..
И долго объяснял мне, какой сегодня великий день во всей Греции и почему целую неделю будут идти в церкви богослужения. Но я так и не понял, то ли греческий царь сам на ком-то женится, то ли выдает свою дочь за како
* Хорошо (греческ.).
го-то царя. Во всяком случае, сегодня я должен петь в греческой церкви "Символ веры". К этому времени я уже стал сомневаться, удастся ли мне достукаться до пиратского сокровища, но так как две кельи и бархатную комнату мне еще не удалось обстучать, то я решил из монастыря пока не удирать.
Когда патер меня отпустил, мною завладел Дамиан.
Регент долго тер содой мои пальцы, но так и не отмыл на них чернильные пятна. Потом он натянул мне на голову парик с волнистыми волосами до плеч, намазал щеки розовой мазью и попудрил лицо. Таким он и отвел меня через монастырский двор в церковь, в самый алтарь.
В алтаре уже сидели Анастасэ и еще какой-то монах.
Оба были в блестящих, вышитых золотом, ризах. Патер сказал мне, чтоб я из алтаря не выглядывал, а стоял перед иконой и молился. Молиться мне было неинтересно.
О чем мне было просить бога? Чтоб он простил мне мои грехи? У меня, по-моему, грехов не было, а если и были, то не очень важные, так, мелочь разная. Чтоб он помог мне найти сокровища пирата? Так разве он выпустит их добровольно из монастыря? Вон сколько во всех церквах у него золота, серебра и драгоценных камней, а он хоть бы нищим, которые стоят на паперти с протянутой рукой, дал чтонибудь. Чтоб освободил Петра, пана Сигизмунда и Алексея Васильевича? Так сам батюшка говорит, что "несть власти, аще не от бога". Значит, бог и царь заодно. А главное, чего это ради я буду молиться богу, которого, скорее всего, и на свете совсем нет!
Патер выглянул из алтаря, потер руки и сказал:
- Эма!
Я тоже выглянул: народу в церкви было уже много, и народ был по большей части греческий. Одеты были попраздничному, особенно женщины. Но были греки и плюгавые: в потертых штанах, полинялых пиджаках и посеревших манишках.
Монах в ризе вышел из алтаря, стал перед царскими вратами и оттуда проревел:
- Эвлогисе деспота-а-а!..
Патер ответил ему из алтаря тоже ревом и тоже погречески, а монахи, которые собрались на клиросе, жалобно пропели:
- Ами-и-ин!..
Хоть в алтаре сидеть не полагалось, я все-таки сел.
Патер укоризненно покачал головой, но ничего не сказал. Он то выходил из алтаря и пел перед молящимися, то возвращался в алтарь и подавал свой голос оттуда.
Наконец он сказал мне:
- Иди! Пой, как ангелос небесни.
Как только я вышел, по всей церкви прошел гул.
Я стал перед царскими вратами, сложил руки у подбородка, поднял глаза кверху и запел:
- Пистева сена фео-о-он...
- Фео-о-он... - отозвался мрачно хор монахов.
И все греки, как по команде, опустились на колени.
Пока я пел, греки крестились, вздыхали и сморкались.
Кончив петь, я пошел в алтарь, а по церкви двинулись гуськом три грека: передний нес большую медную кружку на двух замочках, двое других - медные тарелки.
Даже в алтаре было слышно, как звякали монеты, которые бросали молящиеся в кружку и на тарелки. И пока звякало, патер стоял неподвижно в алтаре, наклонив голову набок и прислушиваясь.