Страница 10 из 72
- А, тогда подождите.
Она ушла. А когда вернулась, то велела нам идти за нею. И мы пошли. Сначала шли по лестнице, только не вниз, как в квартире около Старого базара, а вверх. Лестница была широкая, а ступеньки белые, блестящие. И такие гладкие, что я даже поскользнулся, и Витька зашипел на меня. Потом мы вошли в комнату.
Ну и комната! Наверно, и у царей таких не бывает. Все стены серебряные, а на стенах, в золотых рамах, веселые картины. И везде золото, золото. Даже клетка, что висела над окном, и та была золотая. Витька потом говорил, что и птичка в ней сидела золотая, но я этого не заметил.
А из зеленых кадок поднимались до самого потолка невиданные деревья с длинными и узкими листьями.
Стали мы с Витькой на пороге - и ни шагу дальше.
Барынька с усиками сидела между кадками в диковинном кресле и вместе с креслом качалась: вверх - вниз, вверх вниз. Увидела нас и спрашивает:
- Вы что за дети?
Мне, конечно, стало удивительно: два раза совала мне в рот мятные лепешки, а теперь спрашивает, что мы за дети. Я даже засмеялся.
- Вы меня не узнали?
Витька шагнул вперед и сказал:
- Не серчайте: он у нас вроде дурачка, потому что заморыш. Отец прислал за книжками для пьяниц. Вы обещали Кока дать.
- А, вы дети заведующего! - вспомнила наконец барыня. Сейчас поищу.
Она ушла в другую комнату и оттуда вынесла нам две толстые книги.
- Вот, несите отцу. Пусть читает им по главе в день, поняли? Они прослушают одну главу и будут потом каждый день приходить.
За барынькой в комнату вошел тощий старичок.
- Совершенно правильно, - кивнул он облезлой головой. Но при непременном условии, что после каждой главы им будут выдавать по стакану водки.
Барынька стала сыпать какими-то неизвестными нам словами.
Сыплет, и сыплет. Знакомых было только два слова: "шут гороховый".
Старичок ковылял по комнате и хихикал. Потом скривил рот и сказал:
- Зачем же вы за шута горохового замуж вышли?
Тут они начали смешно ругаться. Я даже рот закрыл ладонью, чтоб не засмеяться. Но все-таки не выдержал и прыснул. Старик как затопает ногами, как закричит:
- Вон отсюда, хамское отродье!..
И мы с Витькой задали такого стрекача, что опомнились только около чайной.
За то, что мы принесли книги, отец нас похвалил. Потом велел идти к купчихе Медведевой за счетами.
Купчихин дом был еще больше, чем прохоровский.
Но нас дальше кухни не пустили. Купчиха вышла к нам сама, дала счеты и сказала, чтобы мы несли их осторожно, не трясли, иначе они рассыплются.
Когда отец увидел эти счеты, то схватился за бока и стал хохотать. Хохотал и выкрикивал:
- Вот так счеты!.. Вот так миллионерша!.. Никита, Никита, иди посмотри, какой купчиха прислала нам подарок!.. Вот так расщедрилась!..
Никита посмотрел и тоже стал смеяться.
Счеты были такие старые, что даже косточки на них потрескались.
- Так пусть же она на них и считает! Нарочно не куплю другие, - сказал отец.
После обеда он велел Никите и нам с Витей идти к капитану Протопопову за фонографом и трубой. Оказывается, Клиснее все-таки фонограф подарил, но прислал не в чайную, а офицеру на квартиру.
Мы долго стучали, пока, наконец, дверь открылась.
Вышел сам капитан. Он был без сапог, в одних носках, и без кителя. Один ус, как всегда, закручивался кверху, а другой почему-то свисал книзу.
- Ну, какого черта надо? - сказал он сердито.
- Ваше высокоблагородие, - ответил Никита, - мы из чайной. Пришли за трубой и фамографом.
- Принесла вас нелегкая не вовремя! - пробормотал капитан и передразнил Никиту: - Фамографом! - Он постоял, почесал за ухом и сказал: - Ну, ладно. Войдите в переднюю и стойте там.
В переднюю он вынес ореховый сундучок и огромную трубу из белой жести. Один конец трубы был узенький, как носок чайника, а другой такой широкий, что Протопопов зацепил им за дверь. Дверь распахнулась, и я увидел нашу барыньку с усиками. Она почему-то испугалась и шмыгнула за занавеску.
Мы пошли домой. Никита нес сундучок, а мы с Витей трубу. Витя держал ее за широкий конец, а я за узкий.
Когда мы пробирались через базар, из трубы вдруг что-то как закричит:
- Ой, гоп, чики-рики!..
От страха мы бросили трубу на землю. Позади нас приплясывала рыжая девчонка. Та самая. Оказывается, это она подкралась к узкому концу трубы и закричала в дырочку. Никита выругался, но она не отставала и все дразнила:
- Шарманщики! Карусельщики! Трубачи!..
В жизни еще не встречал такой противной ведьмы!
Она, наверно, дошла бы до самой чайной, но тут задрались двое мальчишек. Рыжая остановилась и начала подзадоривать их:
- Эй, чумазый, как же ты бьешь? По загривку его, по загривку! А ты, лопух, чего скапустился? Двинь его под микитки!..
Витя сказал:
- Жалко, что руки заняты, а то б я ее за патлы.
Никита только хмыкнул:
- Такая дастся!..
Когда мы принесли фонограф, в зале сидел красноносый, пил чай и что-то бормотал о шкалике. Увидя трубу, он сказал:
- Это труба Иерихонская, та самая, в которую трубил Иисус Навин. От звуков ее пали стены града Иерихона.
...Дня через два пришел капитан Протопопов и привел с собой мастера. Трубу подвесили к потолку, а узкий конец воткнули в ореховый сундучок. В сундучке блестел стальной валик. Из длинной коробки, которую принес мастер, вынули валик восковой, пустой внутри, и насадили на валик стальной. Потом накрутили ручкой пружину и стали слушать. Сначала долго шипело, а когда перестало шипеть, то кто-то в трубе вдруг запел:
Вузэт аншантэ э шарман
Бэль амур, бэль ами, бэль аман.
Голос был женский, но такой, будто женщина простудилась, охрипла и схватила насморк.
Протопопов притопнул ногой.
- Отлично! Теперь у вас будут стены ломиться.
И ушел, звеня шпорами.
Я вспомнил, что говорил красноносый о стенах Иерихона, и испугался. Но отец сказал:
- Как бы не так! Чего они будут ломиться, когда все валики на французском языке. Сюда бы "Разлуку" или "Вниз по матушке, по Волге". И из Кока ни черта не выйдет.
Все-таки он усердно крутил фонограф и зазывал наших редких посетителей в "тот" зал, чтобы читать им "Жоржетту". Иногда к нам заходили крестьяне со своим хлебом и пили чай. Сначала они пугливо заглядывали, в трубу и говорили: "Тю!.. Дэ вона там ховается, чертяка?!" Потом, послушав немного, просили отца: "Да останови свой шарман, нехай ему бис!" От чтения же "Жоржетты" оборванцы засыпали или незаметно, чтоб не обидеть отца, переползали в другой зал.