Страница 42 из 118
— Тощая макрелина. Плохо тебя хозяин кормит, гоняет, наверное, и в хвост и в гриву. Или что там у тебя… В хвост и в плавники.
— На себя посмотри.
Белые, как одуванчиковый пух, прядки падали ему на лицо и щекотали нос. Ньет подумал и чихнул. Светлые луны радужек плыли совсем близко, только руку протяни.
— Того нельзя, этого неможно, — капризно сказала девушка. — Не должно быть препятствий! Нет их, люди просто выдумывают, а потом всю жизнь бьются в четырех стенах.
— Разве вам плохо живется? В четырех стенах.
— А разве хорошо? Мать вон жрица искусства, известный режиссер, фу ты ну ты, а когда господин Илен изволили дать ей понять, что бракосочетаться не желают, и бежали в белый свет, она к альханской гадалке таскалась, чтобы та его обратно приворожила. Кольцо бабкино отнесла, и еще бусы.
— Господина Илена, мне кажется, надо бульдозером привораживать, — честно сказал Ньет, — и то, скорее всего, не получится. Он только свои картинки любит.
— Ага, а мать по ночам в подушку плачет. Ты видел когда-нибудь, чтобы фоларицы ваши плакали?
Ньет вспомнил фоларийских дев — злых, зубастых и с такими страшными шипами вместо спинных плавников, что приблизиться к ним должным образом можно было, только отрастив изрядную броню на груди и животе.
— В воде сложно плакать, — дипломатично заметил он. — Плохо заметно слезы.
— Не хочу, не хочу жить, как люди — это как колесо крутится, поколение за поколением, одно и то же, бесконечно одно и то же…
— Могло бы быть хуже. Сейчас ты можешь сравнивать. А представь себе мир, в котором нет ни альфаров, ни фолари, ни полуночных. Только вы, люди — и ничего волшебного.
Десире помолчала.
— Да ну, ты какой-то бред несешь, — сказала она уверенно. — Так не бывает. Так и жить-то нельзя.
— Может, и можно; чего не бывает.
— Лучше сразу умереть.
— Успеешь еще. Вы, люди, никогда по-настоящему не станете свободны, у вас мозги не так устроены. Это альфары вас научили давным-давно, что разум надо ограждать стеной, иначе потеряешь его.
— А вы?
— А мы неразумные, — ухмыльнулся Ньет. — Просто я стараюсь поддерживать приятный облик, чтобы тебе понравиться. Вот, например, один альфар считает меня противной жабой — и в чем-то он прав. Я могу быть жабой. А могу не быть. Мне все равно. Я выгляжу как человек, только потому, что живу у человека, хотя он до сих пор не всегда помнит, как меня зовут.
— Зачем ты мне все это говоришь? — Десире убрала ладошки с его груди и села, обхватив колени. Причудливый ее наряд трепало теплым ветром, чаячьим крылом вспыхнули волосы.
— Чтобы ты не переживала, что человечка. Вы, может, не такие свободные; зато знаешь, что бывает с фолари, который слишком часто меняет обличья и отплывает далеко от берега и людей?
— Нет.
— Он становится морской водой. Просто запутывается и не может превратиться обратно. Надо, чтобы рядом был кто-то. Уже долгое время мы существуем только в ваших глазах, Десире.
Он рывком сел и с беспокойством заглянул в светлые луны, густо обведенные черным.
Десире улыбалась.
— Как хорошо, — сказала она. — Значит, ты будешь таким, каким я захочу.