Страница 106 из 118
Он хорошо видел в темноте. Сбросил с плеча винтовку, сдвинул предохранитель, тщательно, как показывали, прицелился — в плечо ударило отдачей.
Полуночная тварь вскинулась и свалилась на жертву — с перебитым хребтом.
Энери подумал, что оружие ему по нраву.
Фонари мигали и гасли — один за другим. Со стороны Ветлуши чуялись какие-то удары, словно тяжело груженый состав двигался, дергаясь и останавливаясь через равные промежутки.
Вдалеке, где-то в портовых кварталах, заполошно выла сирена.
Он чуял Полночь — губами, ноздрями, всем своим нутром; Полночь разливалась по городу — толчками, привольно и стремительно, как половодье.
Почему такое стало возможным, не стоило и размышлять. Без размышлений ясно.
Асерли.
Его спустил с цепи ферворский прихвостень, а Асерли спустил с цепи полуночных тварей. И по тому, как драло и крутило внутренности, как привычно заволакивало дымкой глаза и обострялось немыслимое, полуночное — цветными пятнами и контурами — зрение, тварей было много.
Судя по тому, что наспех рассказал его царственный потомок, клятый демон сегодня обеспечил себе столько кровавых жертв, что можно было половину Полуночи в Дар протащить. Причем жертвы были добровольные, что во сто крат эффективнее. Сладкоязычное трепло, чудовище, не знающее ни жалости, ни сомнений. Наймарэ.
Что стоило попытаться прикончить его сразу, как только встретились у входа в посольство.
Банальный страх, не так ли, мой принц?
В груди снова толкнулось обсидиановое лезвие ножа. Энери молча сощурился от полоснувшей ребра боли, потом глянул вверх, в светлое июньское небо, подцвеченное зеленым маревом.
Асерли был там. Он радовался.
Темная крылатая тень неспешно парила в вышине, и Энери, против желания, видел все четко — зрение у Лавенгов было истинно дролерийским, острым. Асерли не имел больше никакой нужды удерживать человеческий облик и высвободил черные перепончатые крылья; бичом дергался длинный шипастый хвост, тело обросло ромбовидными острейшими чешуями — доспехом, схватывающим бока, бедра, плечи.
Вот он сложил огромные крылья и камнем ринулся вниз, потом подхватился, с треском распахнул угольные плоскости и рывком завис в воздухе, с хохотом разевая черный провал рта, в котором иглами сверкали сахарные щучьи зубы. Тополиный пух светился, потрескивал и неспешно тек к наймарэ завивающимися вертикальными струями, одевал его словно мандорлой.
Далеко… Прикончить бы тебя, пакость полуночная.
Энери ощутил такую ненависть, что ему ожгло глаза. По небу метались и перекрещивались лучи нескольких прожекторов. Где-то тяжело ухнуло крупнокалиберное орудие. Непонятные толчки все продолжались — скрежетал и останавливался груженый состав, земля вздрагивала, и звенели стекла. Рядом с соседним домом, в переулке, — кричали. Со стороны Ветлуши послышался тяжкий, надавливающий на ушные перепонки рык.
Энери стоял посреди Катандераны, своего города; города, в котором он так и не сел на трон, не похоронил отца, в который его не ввезли на поганой телеге как предателя и мятежника; ни дворец, ни Четверговая не приняли его — всего он избежал, после того, как очнулся на поле битвы, устланном трупами.
Он годами бродил по Дару под чужой личиной, не зная, что в далекой Химере подрастает сын, не зная, как умерла Летта, не зная, что Альба Макабрин, его лучший друг и соратник, гниет в королевской тюрьме, в кандалах, в тесной клетке — и только священная дареная кровь спасает его от топора палача. Не знал, потому что не хотел знать. Пел собственные песни у костров, наемничал. Потом однажды — случайно — встретил Альбу в захолустном трактире: Халег все же выпустил опального рыцаря, чтобы страшный пес Лавенгов брал для него крепости и зубами выдирал победы. Тот мельком глянул на неприметного путника в потрепанной одежде, пробежался равнодушным взглядом по крашеным в грязно-серый волосам, а потом заледенел лицом — и радужки разгорелись страшной, яркой макабринской бирюзой.
С минуту Анарен выдерживал этот взгляд, потом опустил голову, отвернулся к своему коняге — обычному смирному гнедку, приученному таскать на себе вьюки и непритязательного всадника. Потянул его под уздцы, повел прочь со двора. Сакрэ молча проводил его взглядом, но не окликнул. Долго потом через всю спину чувствовался рубец — словно от плети.
Теперь, спустя много столетий, он наконец отмер, отбросил тяжкое, как ледяные цепи, раскаяние, снова глянул на кувыркающуюся в небе и хохочущую тень, поправил непривычное оружие, побежал через дорогу к ближайшему подъезду огромного, как замок, дома — одной из семи катандеранских высоток.
Дверь была открыта и даже прижата кирпичом для верности. В углу у почтовых ящиков ощерился мальчишка в серой пажеской курточке с гербами Маренгов на рукавах — после праздника Коронации припозднился на свою беду, наверное, бегал смотреть на танки и самолеты. В руке у него был зажат нож, маленький, нестрашный, но видно — острый. Иззелена-черный клыкастый горгул маялся на ступеньках, мотал шипастой башкой, разбрызгивал горячую кровь из процарапанного горла. Пасть его открывалась и закрывалась в жадных зевках, игольчатые зубы торчали во все стороны. Мальчишка скалился не хуже самого горгула и выказывал твердое желание убить его любой ценой.