Страница 102 из 118
Рамиро скупил все как можно более калорийное и сытное. Полкруга твердого сладкого сыра со здоровенными дырками, кварту черной икры, севрюжий балык, кулек развесного шоколада, несколько палок еще теплого багета, фунт доброловского сливочного масла, клубничный пирог, коробки с конфетами, эклерами и профитролями, какие-то копчения, печеночный паштет, пару бутылок красного десертного и четвертинку «Кристальной» для себя.
Которую и выпил в машине из горлышка почти залпом. От хорошей юттской арварановки сделалось заметно легче.
Из бардачка торчал уголок книги, денева подарка, в котором немало написано о том, как ведут себя фолари в присутствии Полуночи.
Ньет на заднем сидении лежал тихо, завернутый в шерстяное спасательское одеяло. Десире у его изголовья - он видел ее в зеркальце заднего вида - грозила пальчиком: «Вы такой наивный, господин Илен». С другой стороны День бредил в сухой осоке под растянутой на колышках плащ-палаткой. А прямо перед глазами на пустом проспекте вспыхивал зеленым светофор.
Призрачным смерчиком крутился перед ним подсвеченный зеленью тополиный пух. Крутился, собирая невесомый мусор с асфальта — конфетные фантики, обрывки папиросной бумаги, цветочные лепестки, какие-то блестки — то ли слюдяные мушиные крылышки, то ли рыбью чешую. Рамиро тронул машину и проехал сквозь него. Смерчик не опал, а разделился надвое, и «фриза» поволокла за собой лоскуты мерцающей кисеи.
Странные штуки делают со зрением боль, лекарства и алкоголь. Ночь за стеклом машины была светла, хотя Рамиро ясно видел, как черны переулки и провалы подворотен, как темно облачное небо над тусклыми уличными фонарями. Разноцветные лампочки иллюминации горели неприятным ржавым светом.
Воздух кишел тополиным пухом, словно снежными мухами, слоилось зеленоватое свечение, пальчатые тени бежали по стенам в обратную сторону. Редкие встречные машины превращали картинку в негатив — в сизо-белом сиянии фар кружились хлопья черного пепла.
В безветренном воздухе копилось напряжение. Идет гроза.
Отдаленно послышались крики… или нестройное пение, а может, пьяный смех. Кто-то крутил радио или голосил спьяну во дворе. Рыхлые ленты тополиного пуха тянулись вдоль бульваров, всплывая и опускаясь, расшитые фосфорными точками, как бисером. На бульварах запоздалые прохожие спешили по домам, гасли одно за другим желтые квадраты окон. Над крышами блеснула первая зарница.
Машину тряхнуло на рельсах трамвайного круга, Рамиро опять остановился, потому что ворота депо начали медленно открываться, будто их выдавливало изнутри. Из расширяющейся бессветной щели выплеснулась нефть. Поток черных лоснящихся спин в дымных завитках грив, облако искр вспенилось меж копыт. Следуя изгибу рельс, черная волна ворвалась в переулок, сотрясая стены грохотом и звоном, словно потерявший тормоза трамвай.
Ладно, поеду медленно и осторожно, сказал себе Рамиро. Хорошо, что ночь, и в спину не гудят, понукая. Он оглянулся на заднее сидение — Ньет в одеяле беспокоился и постанывал на выдохе. Надо убраться из города, пока он не очухался.
В небе наконец грохнуло. Мелькнула зарница и снова, уже без задержки, — тягучий скрежещущий гром столкнувшихся над головой составов. Вздрогнул воздух, трепыхнулось и перевернулось в груди сердце. Рамиро нажал на тормоз и некоторое время кашлял, держась за грудь.
У них тогда с собой было всех лекарств — йод, марганцовка и пенициллин. Рамиро понятия не имел, как действуют на дролери человеческие медикаменты, и больше всего боялся, что навредит лечением. Но ядом оказался не пенициллин, а стальная игла, по всем правилам прокипяченная и обтертая крепкой арварановкой. День, до этого бредивший и метавшийся в жару, вскрикнул, выгнулся дугой и отключился на двое суток.
За эти двое суток Рамиро изрисовал с обеих сторон все пергаменты, снятые с мин-бутылочек. Портретами умирающего дролери, ага. На выставке Академии, посвященной Победе, над ними обрыдались десятки юных барышень.
Рамиро тряхнул головой, шмыгнул носом, в гортань протекла теплая, отдающая железом жидкость.
Пошарил на соседнем сиденье, добыл четвертинку и выглотал остатки. Похлопал себя по карманам, чертыхнулся, порылся в бардачке, нашел запасенные полпачки.
Затянулся.
В башке прояснело, сердце больше не кувыркалось.
Что за дрянь… Старею, что ли. Отступали из Аганы, так с простреленным плечом трое суток топал при полной выкладке. А тут от пары царапин глюки и тахикардия. И едем мы бодро, ничего не скажешь. Школьник с двойкой быстрее домой идет.
Мимо, визжа покрышками, шарахаясь из стороны в сторону, на огромной скорости пронеслась «орка». На крыше у нее болтался и парусил полуоторвавшийся груз. Рамиро даже разглядел хлопающие перепонки, лезвия когтей и мотающийся по капоту ворох не то хвостов, не то щупалец. Впереди громыхнуло, улица осветилась ярчайшей вспышкой, в ближайшем доме повылетали стекла на первом этаже. Рамирову «фризу» залепило сорванными листьями и хлопьями вездесущего пуха.
Нет, все-таки надо медленно и осторожно.
Чертов пух горел прямо в воздухе, огненные кольца раз за разом разбегались от факела, в который превратилась сумасшедшая «орка». Ревело пламя, и где-то за стенами, за дворами, на соседних улицах откликалось эхо длящегося рева. Или это в башке гудело?