Страница 50 из 122
Интересно, где я нахожусь? Кажется, последним местом моего обитания был гостиничный номер. А потом? Что произошло потом?
Я лежала на чем-то жестком. Судя по тому, что ныли спина и шея – довольно продолжительное время. С трудом приподнялась, пытаясь вспомнить, как здесь очутилась. Голова болела и соображать не желала. Может, я провалилась в подвал? Или меня в очередной раз нашел Лесс, теперь уже в компании с Варитой, и я сейчас заперта в подземелье его замка? Встать и подойти к двери оказалось почему-то очень трудной задачей. Ноги двигались еле-еле, несмотря на все усилия переставлять их пошустрее. Наконец, охая и стеная, словно старая бабка, я доковыляла до двери и изо всей силы забарабанила в нее кулаками. Вернее, мне показалось, что изо всей силы. На самом деле стук получился слабенький.
Тем не менее, его услышали. Сперва выругались, потом рявкнули:
- А ну тихо! Или ты соблюдаешь тишину, или лишаешься ужина!
- Соблюдаю, - покорно согласилась я дрожащим голосом; лишаться ужина не хотелось. – А когда идти на ужин?
За дверью захохотали:
- Идти? Ишь, размечтался.
Ответ мне не понравился. Голос был незнакомый, определенно за дверью находился не Бац и уж подавно не Лесс.
- Ну и размечтал… ся, - пробурчала я. – И вообще, откройте дверь, мне надо выйти. У меня там птичка не кормлена.
Он снова засмеялся:
- Ишь, какой шустрый. Птичка у него. Дверь откроет только господин следователь. Иди на место, пацан, забудь про свою птичку. Да, и заткнись, наконец. Про «без ужина» помнишь?
Пришлось заткнуться и все так же медленно вернуться на место, коим оказалась жесткая деревянная кровать с тонким матрасом, без подушки и одеяла.
Внезапно вспомнилось все, и мне стало намного хуже, чем до этого. Я вновь почувствовала и стягивающую невидимую веревку, и невозможность вздохнуть, и темноту в глазах.
Именно так действует сеть-ловушка.
Ее поставили в гостиничном номере, услужливо открыв дверь – заходи, дорогая, попадайся скорее, мы тебя ждем – не дождемся. Что ж, вот и дождались.
Теперь понятно, где я нахожусь. Конечно, в Шаат-торе, самом жутком месте во всей Сенталии.
Говорят, заключенные сходят с ума, и их жуткие крики слышны в самые темные ночи. Говорят также, что преступников пытают – и вовсе не для того, чтобы вырвать признание, а лишь потому, что это занятие очень любят местные дознаватели.
И, как это ни страшно признавать, вряд ли я когда-нибудь выйду отсюда.
Вряд ли выйду… живой.
От этой мысли стало невыносимо тоскливо и захотелось побиться головой о стену. Но это означало попусту растрачивать жизненные силы, которые и без того таяли очень быстро.
Я слышала, в стенах Шаат-Тора замурованы артефакты-накопители; они собирают силу узников, а потом отдают ее колдунам, находящимся при власти – то ли для изготовления новых артефактов, то ли на какие другие нужды. Так это или нет – точно неизвестно, но вытягивание силы я почувствовала на собственной шкуре. Словно множество тоненьких ниточек протянулись от моего тела к едва заметным трещинам в темно-сером камне стен, и по ним из меня уходило что-то важное, позволяющее жить полноценной жизнью. Через некоторое время, насколько мне известно, я стану полутрупом, лишенным мыслей и чувств. И что можно поделать в подобной ситуации – совершенно непонятно.
Тем не менее, что-то надо предпринять, и чем скорее, тем лучше. Найти способ борьбы с тем-что-таится-в-стенах, попробовать как-то оборвать невидимые нити. Никакой защиты в виде артефактов нет. Да и вообще нет ничего… кроме моего собственного тела.
Я снова поднялась – на этот раз движения давались тяжелее. Голова кружилась, ноги подгибались, в глазах темнело, хотя в камере и без того царил полумрак. Тем не менее, я попыталась сделать приседание. Почти получилось. То есть, присесть-то я присела, а потом позорно завалилась на спину. Пришлось переворачиваться, становиться на четвереньки и подниматься. Так, приседания – это чересчур экстремально в моем теперешнем состоянии. Надо что-то полегче, попроще.
Помахала руками. Покрутила головой. Несколько раз подняла и опустила ноги – то одну, то другую.
То ли мне показалось, то ли нитей действительно стало поменьше. Это уже хорошо. Значит, пока я двигаюсь, невидимые провода рвутся или иссякают, и сидеть на месте противопоказано. Огорчало одно – рано или поздно придется лечь спать.
Мои занятия прервал лязг запоров и скрип давно не смазываемых ржавых дверных петель.
Я повернула голову и безразлично посмотрела на входящего в камеру человека. Мужчина в просторной черной рубахе и черных шароварах остановился в дверном проеме, оглядел меня, с презрением хмыкнул и сказал холодно:
- Хватит дрыгаться. Пойдем.
Мне не хотелось никуда идти. Пусть убирается немедленно и подальше.