Французская няня

Разумеется, ни мать, ни дочь никогда не ходили из своего предместья Монмартр в Париж, чтобы посмотреть балетный спектакль. Билет стоил слишком дорого, а никого, кто мог бы пустить их бесплатно в шумные ряды клаки, они не знали; да и для театра, который посещала самая богатая публика города, требовалась приличная одежда, а ее у них не было. Их туманные представления основывались на отзывах критиков, а также на рисунках и цветных иллюстрациях, изображавших сцены или движения танцовщиц, легкие летящие костюмы, вдохновенные лица. Газета «Глобус» опубликовала портрет Селин Варанс в костюме крестьянской девушки, героини балета «Тщетная предосторожность».

Неужели дюжина сорочек предназначается для несравненной Селин? Софи даже захотелось разбудить больную мать, чтобы сообщить ей эту грандиозную новость. Как бы обрадовалась и взволновалась Фантина, узнав, что ее пальцы в последние дни работали для такой знаменитой красавицы-балерины, принятой во всех салонах, окруженной поклонниками, которые едут с разных концов света посмотреть, как она танцует…

Но больная спокойно спала, и будить ее было жестоко.

«Бульвар Капуцинов, кажется, не очень далеко», – подумала Софи. Она знала, что это в районе улицы Пельтье, куда как-то водил ее отец поглядеть на выход балерин, певцов и музыкантов из театра Опера. «За пару часов обернусь. А если мама тем временем проснется, она решит, что я пошла читать газету привратнице».

Софи еще ни разу не уходила так далеко от дома. Но кого могла она попросить проводить ее, с Монмартра в самый центр Парижа, в изысканный квартал бульваров? Подруг у нее не было – она была слишком застенчива; да и мать никогда не отпускала ее играть на улице со сверстницами, боясь, что дочь наберется от них вольностей парижских девчонок, – хотя их предместье порядочно отстояло от города. До замужества Фантина служила в дворянском семействе и была уверена, что хорошее воспитание и скромность – лучшие украшения девушки. И хотя после замужества жить ей пришлось среди людей простых, она, при всей мягкости своего характера, была тверда в намерении воспитать дочь в соответствии с этими представлениями.

Когда Гравийоны переехали в квартиру на пятом этаже, а Софи была еще слишком мала, чтобы работать или ходить в школу, Фантина держала ее всегда при себе и не позволяла якшаться с проживавшей в доме ребятней. Дети целыми днями носились вверх-вниз по лестницам или играли на лестничных площадках. А ведь у них в доме, как и во всех других домах, где жил простой люд – будь то в предместьях или в самом Париже, – на каждой лестничной площадке было отверстие, которое вело прямо в выгребную яму: жильцы сливали туда грязную воду и ночные горшки. Ребенку не составляло труда сдвинуть каменную крышку, прикрывавшую вонючую дыру, и Фантина страшно боялась, что ее дочка, подстрекаемая разгоряченными товарищами по играм, наклонится над отверстием посмотреть вниз или достать упавший предмет и, не дай бог, упадет сама – и окажется в зловонных сточных канавах Парижа. Жан-Жак посмеивался над мрачными картинами, которые рисовало воображение жены. Но Пьер Донадье объяснил, что от этих отвратительных дыр исходит и еще более серьезная опасность – холера, которая год за годом с большей или меньшей силой выкашивает население Парижа, и поддержал Фантину в ее решимости держать девочку дома.

Тогда Софи придумала себе воображаемого друга, полуребенка-полуэльфа по имени Пиполет, который играл с нею, не издавая ни звука, под кухонным столом или в спальне, в укрытии между шкафом и стеной. Жан-Жак и Фантина снисходительно посмеивались: они уже привыкли, что девочка каждый день ставит на стол четвертый прибор и оставляет на своем стуле место, чтобы Пиполет мог сидеть за столом со всей семьей. Когда Софи перепадало что-нибудь сладкое, она всегда оставляла кусочек для воображаемого друга, а когда по воскресеньям Жан-Жак вел жену с дочерью прогуляться вдоль Сены, Пиполет всегда шел вместе с ними, и Софи крепко держала его за руку, чтобы он не выбежал на дорогу и не попал под колеса проезжающей кареты.

А потом в один прекрасный день Пиполет вдруг исчез. Софи была в отчаянии от того, что не видела и не слышала его.

– Ты выросла, и больше он тебе не нужен, – сказал ей Жан-Жак. – Скоро ты пойдешь в школу, и у тебя будет много подруг из плоти и крови.

– Девочек, которые учатся, – добавила Фантина. – Воспитанных девочек, которые моются каждый день.

Но Софи не могла успокоиться, утратив друга. Она чувствовала себя покинутой, преданной. Она прекрасно понимала, что Пиполет – плод ее собственного воображения, но ведь он так скрашивал ее одиночество!

Прогнозы Жан-Жака относительно школьных подруг оказались совершенно необоснованными. Девочек в Школе рабочей взаимопомощи было очень мало, да и те целыми днями трудились – им едва удавалось выкраивать время на уроки. А времени на игру, шутки и болтовню, из которых рождается дружба, у них и вовсе не было. Из всех учениц для одной только Софи школа считалась основным занятием. Она единственная не вносила лепту в семейный бюджет; погружаясь дома в чтение, она не получала за это подзатыльники, и никто не кричал ей, чтобы она немедленно отложила книжку и мыла пол или присматривала за ревущим младенцем. В компании «обезьяны» Пьера Донадье (который и убедил отца отдать ее в школу и который, не кичась своей образованностью, по воскресеньям с удовольствием заходил к Гравийонам поболтать) она посещала Кабинеты публичного чтения, где можно было бесплатно читать не только литературные новинки, но и все свежие газеты и журналы. Под руководством Донадье Софи просматривала «Глобус», «Конститюсьонель», «Монитор», «Обозрение Старого и Нового Света», «Парижское обозрение» и множество других изданий, читала статьи и любовалась иллюстрациями.

Из-за этого ее соученицы, как и сверстницы с близлежащих улиц, считали Софи странной, показывали пальцем и перешептывались; пристрастие к чтению казалось им пороком, едва ли не хворью, отделявшей маленькую Гравийон от остальных. Кто-то завидовал ей, кто-то сочувствовал, кто-то насмехался или выкрикивал обидные слова. Смеялись над ее худобой и малым ростом. «Мелкий гравий-Гравийон, – дразнили ее. – Как же в тебя, такую мелкую, вмещается вся эта наука?»

Софи страдала и, не зная, как себя вести и что отвечать, просто избегала других детей.

А после смерти отца ей стало не до того: надо было думать о выживании и о здоровье матери. Теперь подруги казались Софи роскошью, какую она не могла себе позволить.

А хоть бы и была у нее подружка, разве могла бы Софи просить ее в тот день выйти из дому, чтобы вместе идти по пустынным улицам, где завывал ветер и снег летел прямо в глаза? Один только Пиполет, будь он все еще с ней, мог бы сопровождать ее в этом походе.

Так что Софи туго затянула на себе вязаный платок из серой шерсти, подхватила драгоценную корзину и бегом понеслась вниз по лестнице. Было так холодно, что вода в каменных бачках на лестничных клетках покрылась ледяной коркой. За окнами выла метель. Софи перепрыгивала через ступеньку, щеки ее горели от возбуждения.

Внизу мадам Анно чуть приоткрыла дверь, чтобы не выпускать тепло от жаровни, и спросила:

– Куда? В такое ненастье…

– По делу, – ответила Софи, не останавливаясь. – Если к пяти часам не вернусь, пожалуйста, загляните к маме.

Едва она вышла на улицу, северный ветер налетел с такой силой, будто хотел сорвать с нее одежду. К счастью, он дул в спину. Софи бежала вниз по улице Жозеф-де-Местр; ветер почти нес ее по воздуху – ей казалось, что она летит. Она бежала вдоль Монмартрского кладбища. Метель замела все могилы, и теперь за оградой было только ровное снежное поле. Где-то посреди этого поля лежал Жан-Жак Гравийон. Но у Софи не было времени остановиться и помолиться, она не могла даже поднести руку ко лбу и перекреститься – боялась выронить корзину. Поэтому она просто поздоровалась про себя с отцом и взволнованно сообщила, как будто он мог ее слышать: «Мне дадут шестьдесят франков!»