Если бы

Выставив рога, бык нёсся вперед. Из-под копыт летел порозовевший песок. Гольфы тореадора горели малиново-красным, алыми всполохами развевалась ткань. Две пары глаз неотрывно следили друг за другом. Перекошенные лица за ограждением, свела судорога напряжения. Закатное солнце, казалось раненым, как изнуренное, умирающее животное. Оно тонуло в центре арене, где застыли окрашенные убийством руки, сжимающие тонкую шпагу. Всё окрасилось цветом крови. Лина не сдержалась, потянув поля шляпы на лицо. Женщины завизжали. Арена захлебнулась триумфальными возгласами. Лина зажала уши. Тореадор одержал победу...

Во всеобщем исступлении, как-то незаметно, Олсен повалился вперёд. Распахнув от ужаса глаза, Лина следила, как темная с серебром голова прижалась к ногам, словно Ян хотел заглянуть под сидение. Крупное тело медленно соскользнуло вниз. Она закричала. Ее крик затерялся среди сотен других. Упав на колени, Лина позвала мужа по имени, тщетно пытаясь приподнять, развернуть лицом. Лихорадочно оборачиваясь, она просила кого-нибудь вызвать скорую, вплетая свои истеричные ноты в апогейный хор.

Лас-Вентас не слышал, он стоя аплодировал тореадору, ликовал!

Лина бросилась на соседей, затрясла хорошо одетых женщин и мужчин дорогих комфортабельных рядов. От неё шарахались, отмахивались, сбрасывали как надоедливую мошку. Она кричала в потные возбужденные лица. В глазах темнело – шляпа где-то затерялась и красное раскалённое солнце, как шпага матадора, проткнуло лоб – арена кружилась, фигуры прыгали. Лина размахнулась и ударила кулаком ближний мясистый живот. Здоровенный детина охнул, бородатое лицо разъярилось, но Лина не дала ему прийти в себя, она потянула его за руку вниз. Искавшие обидчика, круглые глаза, еще сильнее округлились, увидев, распростертую в пыли фигуру.

Люди расступились. Темные загорелые руки подняли неподвижное тело, уложили на скамью, развернули бледное пергаментное лицо с безвольно-приоткрытым ртом. С треском отскочили пуговицы: кто-то рванул воротник шведки, освобождая шею и грудь покрытую темными волосами. Незнакомая девушка размахивала Лининым сломанным веером, опаляя щеки адским огнем. Среди шума и толкотни замелькала желтые медицинские жилеты. Деревянными ногами Лина плелась за носилками и оцепенело поднялась в карету скорой помощи. Оглушительно пронизывая спёкшийся воздух сиренами, автомобиль понесся по улицам Мадрида.

В кондиционированной прохладе медицинского центра, Олсен открыл глаза, смахнул с лица кислородную маску и сел на носилках. Непривычно холодными пальцами он гладил плачущую Лину по волосам, недовольно слушая сутулого мужчину в голубой униформе.

– Я в порядке. Не вижу причин задерживаться, – возразил Ян на английском, хотя прекрасно владел испанским, и видел, как буксует речь дежурного доктора, трудно подбирающего иностранные слова.

– Мы делать обследование. Ставить диагноз. Тогда понятно, нужно госпитализировать или нет. Нет – о´кей! Вы можете уходить. Завтра.

– Обследование? Вздор! Ничего не стоит ваше обследование, если вы не способны диагностировать элементарный тепловой удар. – Олсен поднялся на ноги и стряхнул с брюк пыль; пальцы коснулись разорванной шведки, безуспешно отыскивали остатки пуговиц. На бледном лице порозовели скулы, бескровные губы сжались в полоску. Резко отдёрнув руки, Олсен подозвал санитара и велел вызвать такси.

– Но, Ян! Ты не можешь просто уйти! Давай подождём до утра? Всего лишь до утра, ладно? Я останусь с тобой. Ведь я могу остаться с ним? – Лина посмотрела на доктора.

– Да. Есть зал ожидания для родственников. Удобный. Мы будем сообщать вам новости.

Олсен ничего не ответил, перевел тяжелый взгляд на Лину, застегнул расстегнутый пояс и заправил остатки рубашки в брюки. Она недоуменно моргнула, поток мольбы замер на губах. Врач хмуро оглядел супругов и развел руками. Сделал быстрые пометки в планшете, затем протянул бланк, заполненный неразборчивым почерком. Медленно двигая глазами по строчкам, Олсен, взял ручку и поставил размашистую подпись. Стиснув Линин локоть так сильно, что ей стало больно, он уверенно шагнул к выходу.

Поднявшись к себе в номер, супруги больше не говорили о случившемся. Отправив испорченную одежду в мусор, Ян отправился в душ, а Лина набрала по телефону гостиничный ресторан и заказала ужин. Дожидаясь заказ, она задумчиво смотрела на ряд чемоданов, занимавших половину прихожей. По обоюдному согласию, спустя год после свадьбы, чета Олсен засобирались домой.

Глава 21

Двухэтажный дом в тюдоровском стиле, с двумя эркерами на фасадах, темной от времени высокой черепичной крышей и широкими дымоходами, располагался на окраине Дорчестера в графстве Дорсет. Сложенный из неотёсанных гранитных камней и известняка, он впитал в себя вековые дожди, слился с опаловым небом, сизой корой раскидистых дубов и серо-зелёным плющом, который цеплялся за стрельчатые окна, словно гибкий акробат. Подъездная дорога, усыпанная темным гравием, отсекалась от бархатного газона рядом высоких каменных вазонов с самшитовыми шарами. Позади дома простирался запущенный сад: растрепанные ясени намертво сплелись кронами, образовав длинные тоннели с тяжёлыми потолками. Влажный воздух пропитался прелой листвой и отсыревшей древесиной. Из низины, от реки Фром, что мелко ветвилась сеткой кровеносных сосудов и, наконец, впадала в море, поднимался запах тины.

Ступая тремя ступенями с мягкими прожилками мха, Лина переступала порог, представляя, как долгими вечерами зябнет в темноте, выучив назубок монотонные аккорды сквозняков. Палящее солнце Мадрида, полуденный зной и медлительная сиеста, остались в другой жизни. Но, она ошиблась: дом встретил приветливым теплом каминов и котельного отопления; яркий свет электрических люстр и светильников мягко заливал холл. О длинной истории напоминали лишь толстые стены, потолочные балки, деревянные проемы и отреставрированные дубовые панели. Классический британский интерьер одомашнивал яркий текстиль, мягкие кресла и сливочного оттенка стены. Массивная мебель красного дерева выступала величественными островами в свете зажженных свечей, оплывающих в серебряных канделябрах. Запах горячего воска и дров вместе с неровным светом, смягчающим линии, усмирял торжественность и окутывал ее уютом.