Просто хочу

Его руки крепче сомкнулись вокруг меня.

 - Наверно, думаешь, какого дьявола мы сюда притащились?

- Между желанием обкончаться и напиться горячего кофе? Да, пожалуй, думаю.

- Умеете же вы мужики все опошлить.

- Что поделать, такие мы... Рассказывай.

- Здесь целая эпоха, Крис. Меня понесет, а ты замерз, - я приняла протянутую сигарету, - Давай покурим и пойдем.

- Давай покурим, и ты начнешь рассказывать. Обещаю остановить, когда совсем окоченею.

Зря он это сказал. Меня хлебом не корми – дай потрепаться.

- Это был в девятнадцатом веке. Царская Россия. Сумасшедшее время. Золотой век литературы.

- Толстой, Достоевский...- решил блеснуть Мэйсон.

- Кто-то сделал домашнее задание, усмехнулась я.

Он фыркнул мне в ухо вместо ответа.

 - Знаешь, мой препод по русской литературе говорил, что Достоевского для души читают только сумасшедшие.

- Смотрю, ты тоже готовилась к моему приезду, - не спустил мне Крис.

- Было дело, - я не собиралась отнекиваться.

 Да, торчала на фан-сайтах, читала все последние интервью, знаю, что он любит Достоевского.

- Еще не окоченел?

- Нет, продолжай.

- «На высоком берегу стояли два юноши. Оба, на заре жизни, смотрели на умирающий день и верили его будущему восходу. Оба, пророки будущего, смотрели, как гаснет свет проходящего дня, и верили, что земля не надолго останется во мраке. И сознание грядущего электрической искрой пробежало по душам их, сердца их забились с одинакою силой. И они бросились в объятия друг другу и сказали: «Вместе идем! Вместе идем!»» – я помнила наизусть этот отрывок из «Трех мгновений» Огарева, - Эти слова не унес ветер. Они впитались в их судьбы, соединив одним стремлением. Оба были талантливы и свободолюбивы. Оба бежали из России. Но даже в эмиграции они продолжали жить русскими тревогами. Видишь эти светильники? – я вырвалась из его рук, подбежала к мемориалу, - Это «Полярная звезда» - альманах Герцена. Вся запрещенная цензурой литература печаталась в нем. Второй – «Колокол», газета, которую задумал Огарев. Ты бы знал, как они разносили там царскую политику. Обхохочешься. Лучше, пожалуй, только Феофелакт Косичкин, хотя я Пушкина больше люблю в стихах:

Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут - и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.

Я одернула себя, заткнулась. Вышла из транса, сознавая, что даже не помню, на каком языке вещала. Кажется, Пушкина не осмелилась перевести. Крис стоял за моей спиной. Какой-то потерянный.

- Я по-русски говорила? – остается надеяться, что он не впал в ступор, как я.

- Кажется, вперемешку...- он в мгновение сократил расстояние между нами, - Еще. Прочитай. Только про любовь.

Как он понял, что предыдущие были не про нее? Из контекста или я вошла в образ? Кристофер смотрел мне прямо в глаза. Он ждал. Слова сами собой полились:

- Я вас люблю, - хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам...
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, - я зеваю;
При вас мне грустно, - я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Не смею требовать любви.
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!

Простите, Александр Сергеевич, упоминание Алины и Опочки не вписалось в обстановку... и мои чувства. Кристофер, скорее всего, осознавал наличие признания в любви.

- София, - тихо выдохнул он мое полное имя.

Я не поняла, кто первый сделал шаг вперед. Да это было и не важно. Важно лишь ощущать его горячие, неистовые губы, которые накрывают мой рот. Сумасшедшие движения языка, который истязает меня, требует такого же страстного ответа. Важно, что земля уходит из-под ног.

Великие классики, на что вы меня обрекли?

Я поднималась на цыпочки, чтобы быть ближе. Он утопил ладонь в моих волосах, растрепав их вместе с ветром. Я чувствовала, его желание, прижималась сильнее, извлекая из его горла стоны.

- Боже, Софи, я не могу, - он вдруг оттолкнул меня, - Это не выносимо, пожалуйста, отпусти.

Только после этой просьбы я осознала, что вцепилась в ремень на его джинсах. Кажется, притягивала его к себе.